«Имел бы я нечто голубое, так уже любилась ты, Катюша, с Салтыковым, а может и я с ним любился» — подумал я, но сказал иное:
— Конечно, любимая.
— Через четыре часа жду тебя в своих покоях, — сказала Катерина и уже развернулась уходить.
— Иди-ка сюда, — сказал я и притянул к себе жену.
Нужно сбросить некоторое напряжение, накатило, а в этом случае лучше лекарства, чем близкое, ну очень близкое, общение с привлекательной молоденькой женщиной, нет.
Ораниенбаум.
27 февраля 1750 года.
17.00.
За три часа до начала приема, который по елизаветинской традиции проходил глубоким вечером, пусть и на два часа ранее, чем обычно принимала государыня, мне пришлось спуститься в подвал дворца.
— Оставьте нас, — повелел я, как только увидел сидевшего на стуле «американца».
Слегка помятый, но без видимых повреждений, человек излучал страх и непонимание. Именно этого я и хотел добиться. Был бы передо мной сильный, уверенный в себе мужчина, то я был бы уверен на все сто процентов в необходимости его ликвидации, сейчас еще колебался. Американец уже был на грани того, чтобы сломаться. Или это хорошая игра? Позже я понял, что Франклин был слишком убежден в правоте собственных выводов и идеалов, чтобы бояться, только ненадолго растерялся.
— Степан Иванович, нас слушать нельзя! Вы поняли? — жестко сказал я, пресекая вероятность того, что Шешковский станет подслушивать, даже в целях моей безопасности, разговор.
Витали все мысли, что передо мной попаданец из будущего.
— Вашье Импегатогское Высочьество, — произнес американец, обозначив поклон из положения сидя.
— Господин Бенджамин Франклин, Вы говорите по-французски, или по-немецки? — проблемка! Моего английского может не хватить для того, чтобы в достаточной степени объясниться.
— Нет, — коротко ответил мне «американец» [Франклин не знал французского, даже были исторические анекдоты на эту тему].
Что ж, нужно выяснить для меня главное — попаданец ли он, а после уже просить переводчика.
— Вы знаете, кто такой Гагарин, или Нил Амстронг? — спросил я на родном для американца языке, страшась ответа.
— Гагарин — это русская фамилия? Я должен знать? А Амстронга нет, не знаю, — сказал Франклин, искренне проявляя недоумение, а у меня отлегло.
Понадобилось еще минут двадцать, чтобы нашли переводчика. Нужно же понимать, что именно говорит «американец»! А предусмотрительный Шешковский предполагал, что потребуется человек, знающий английский.
— Виски, мяса, сыра, — крикнул я, когда появился переводчик, и нужно было прекращать наше общение «моя твоя непонимай», а переходить к делу.
Из-за угла коридора в метрах двадцати показался лично Шешковский, кивнул, в знак того, что услышал мои пожелания, и ушел.
— Виски? В России производят этот напиток? Это кто-то из англичан, или ирландцев? Мне кажется, или на службе в Российской империи больше иностранцев, чем в иной европейской державе? — спросил Франклин, который пришел в себя и держался уже более чем уверенно.
Мы находились в подвале Ораниенбаума. Последний раз данное помещение использовалось по назначению только после покушения на меня, а до этого так ни разу. Я сидел на аскетичном стуле за столом, напротив, на табурете Франклин. «Кровавая гэбня», да и только!
— Порой мне кажется, что многие иностранцы мало отличаются от степных кочевников, меняют подданство по нескольку раз за жизнь, а то и чаще, — поддержал я светскую беседу.
— Я так понимаю, Ваше Высочество, — Франклин замялся, но выдавил из себя. — Я сегодня умру? Позвольте узнать причину!
— Мистер Франклин, Вы не правильно оцениваете ситуацию. Согласитесь, некий господин из далеких североамериканских колоний заявляется в Петербург, ведет беседы об ошибках при покушении на наследника российского престола, — сказал я, особо не обманывая своего визави, но, скорее, склоняясь к тому, что одним из отцов американской демократии должно стать меньше.
— И все же убьете, вы, русские, скорые на расправу! — понурив голову, сказал американец.
— О, как Вы заблуждаетесь! Неужели не знаете, что за все правление моей тетушки, не казнили ни одного человека? — я улыбнулся, только улыбка то или оскал, не было понятно даже мне.
— Я сейчас разговариваю не с императрицей! — пробурчал Франклин.