Среди них был и задушевный друг Цицерона Аттик. Вот как Корнелий Непот объясняет жизненный выбор этого богатого всадника, всегда державшегося в стороне от политической борьбы и сохранявшего хорошие отношения со всеми антагонистами: «Должностей он не искал, хотя легко мог получить их благодаря своему влиянию или положению; ведь было уже невозможно ни добиваться магистратуры по обычаю предков, ни получить ее без нарушения законов при распространившихся злоупотреблениях и подкупе, ни исполнять ее, не подвергаясь опасности при царящем в государстве падении нравов». Но исключительность позиции Аттика лишь подчеркивала всеобщую увлеченность людей его круга делами форума и сената. Очевидно, осознание пороков и изъянов существующего строя все еще уравновешивалось отношением к государству как достоянию народа, общему делу.
Позднереспубликанская «конституция» не была совершенной, но давала всем тем, кто стекался на форум и в сенат, ощущение причастности к управлению государством. Каждый гражданин, вовлеченный в политическую жизнь, мог (в силу возможностей, способностей и желания, разумеется) влиять на решение тех или иных вопросов и должен был понимать, какие механизмы приводят в действие политическую жизнь Рима. Поздняя Римская республика до конца сохраняла черты общинного самоуправления, что и обеспечивало ощущение соразмерности человека и государства, их слияния и неразрывности.
После окончательной победы Цезаря необратимые изменения произошли именно в этой сфере общественного сознания. В результате проведенных им преобразований стали появляться отдельные элементы нового государственного аппарата и принципиально иного образа действий власти по управлению державой. Несмотря на свои непростые отношения с сенатом, Цезарь все же поручал важнейшие посты именно сенаторам, и поэтому нет оснований говорить об антисенатской политике Цезаря в целом. Но государственное управление все более и более жило собственной жизнью, независимо от воли отдельных лиц, в том числе, вероятно, и самого диктатора. И его стремление поскорее отправиться в парфянский поход (может быть, потому, что ему привычнее была роль полководца?) и равнодушно-беспечное ожидание приближающегося конца (он желал неожиданной смерти) дают основания предполагать, что и всемогущий диктатор, как и многие его современники, утратил ощущение подвластности ему хода истории.
Итогом правления Цезаря стало создание такого устройства, которое уже не было соразмерно каждому гражданину. Чувствовалось влияние какой-то внешней силы, не контролируемой традиционными общинными механизмами власти. Противники Цезаря по привычке, усвоенной от греческих мыслителей, видели эту неподвластную и непостижимую — а потому и враждебную — силу в тирании, в единовластии диктатора. Поэтому обвинения его в стремлении к царскому венцу, вполне традиционные для политической борьбы в рамках республики, приобрели зловещий характер. Другие же ощущали эту силу как непреодолимый рок, как гнев богов. Римскому гражданину трудно было смириться с этим. Показательно, что Цицерон в трактате «О судьбе», написанном вскоре после убийства Цезаря, стремился доказать наличие у людей свободы воли, несовместимой с абсолютным предопределением. «К чему впутывать судьбу, если и без судьбы для всех вещей находится основание или в природе, или в фортуне?» — вопрошал он. Очевидно, переживаемый момент делал рассуждения о свободе воли весьма актуальными для римского гражданина — субъекта свободы и моральной ответственности.