Цезарь
I
Цезарь родился 10 июля, ровно за сто лет до Рождества Христова, и позднее мы скажем, каким образом, на наш взгляд, он оказался одним из предтечей христианской религии.
Ни одно из нынешних родословий, каким бы кичливым оно ни было, не может сравниться с происхождением Цезаря: ни родословие Мероде, притязающих быть потомками Меровея, ни родословие Леви, именующих себя родственниками Девы Марии.
Послушайте, что сам он изрек в надгробном слове своей тетке Юлии, жене Мария Старшего.
«Мой прадед по матери, — сказал он, — ведет происхождение от Анка Марция, одного из первых царей Рима, а отец мой принадлежит к роду Юлиев, начало которого восходит к Венере; стало быть, в моем роду коренятся святость царей, властвующих над людьми, и величие богов, властвующих над царями».[1]
Возможно, мы, люди нашего времени, скептики по натуре, и усомнимся в этом родословии, но за восемьдесят лет до Рождества Христова, то есть в эпоху, когда Цезарь произносил свою речь, оно ни у кого не вызывало сомнений.
И в самом деле, Цезарь носил в себе многие передавшиеся ему через века достоинства упомянутого четвертого царя Рима, который, по словам историков, присовокупил к доблести Ромула, своего предшественника, мудрость Нумы, своего деда; расширил и распространил до самого моря пределы римских владений, основал Остийскую колонию, перебросил через Тибр первый постоянный мост, включил в Померий холм Марса и Авентин и организовал, если можно применить это слово к античности, знаменитую римскую общину, сельский плебс, давший Республике ее самых великих людей.
Но и Венера, со своей стороны, была щедра к нему.
Он высок и худощав, у него белая тонкая кожа; его стопа и кисть вылеплены по образцу стопы и кисти самой богини счастья и красоты; у него черные и живые глаза, говорит Светоний; «глаза сокола», говорит Данте, и его нос с легкой горбинкой придает ему то особое сходство с этой птицей, и даже с орлом, какое имеют с этими поистине благородными животными поистине великие люди.
Что же касается его элегантности, то она вошла в поговорку.
Он тщательно выщипывает волоски со своей кожи; даже в молодости у него редкие волосы на голове, что приведет его к раннему облысению, и он с величайшим искусством зачесывает эти волосы с темени на лоб; вот почему Цицерон не опасается этого столь хорошо причесанного юношу, который почесывает голову лишь одним пальцем, чтобы не потревожить сбереженные остатки шевелюры.
Но Сулла, куда больший политик, чем адвокат из Тускула, и чьи глаза куда проницательнее глаз друга Аттика, Сулла, видя, как тот расслабленно ступает в своей сенаторской тоге, украшенной длинной бахромой и весьма небрежно перехваченной в поясе, Сулла указывает на него пальцем и говорит: «Остерегайтесь этого распоясанного юнца!»
О ранней юности Цезаря известно немного.
Рим, занятый кровавыми распрями Мария и Суллы, не обращал внимания на этого мальчика, подраставшего в тени.
И в самом деле, Цезарю было уже шестнадцать лет, когда диктатор замечает на Форуме, на Марсовом поле, на Аппиевой дороге красивого подростка, который ходит с высоко поднятой головой и с улыбкой на устах, редко пользуется носилками — ведь на носилках ты недостаточно заметен — и, в отличие от Сципиона Назики или Сципиона Эмилиана — мы не припомним в точности, кто именно из них, — спросившего однажды крестьянина с мозолистыми руками: «Друг мой, ты, верно, ходишь на руках?», так вот, в отличие от этого Сципиона, пожимает своей белой женственной рукой самые грубые руки; этот молодой человек знает по именам даже рабов; он надменно проходит, не опуская головы, перед самыми могущественными особами, но обхаживает плебея в тунике и угождает ему; он весел в ту эпоху, когда все печальны, щедр в то время, когда все прячут свои деньги, популярен в тот момент, когда популярность служит поводом для проскрипции.
И вдобавок ко всему, он еще и племянник Мария!
Диктатор, повторяем, замечает его; он хочет знать, чего от него можно ожидать, и навязать ему свою волю: если Цезарь уступит этой воле, значит, Сулла ошибся; если же тот воспротивится ей, значит, Сулла верно расценил Цезаря.
В детстве Цезарь был помолвлен с Коссуцией, одной из самых богатых наследниц в Риме, но родившейся в семье всадников, то есть людей посредственной знатности; он не может смириться с подобным союзом; всадники, да и вся подобная знать недостойны его: ему нужны чистейшие патриции.