Мы уже отмечали, что как раз в речи на погребении своей тетки, восхваляя их общее происхождение, он сказал такие слова:
— Мы ведем свой род, с одной стороны, от Анка Марция, одного из первых царей Рима, а с другой стороны, от богини Венеры; стало быть, в моем роду коренятся святость царей, властвующих над людьми, и величие богов, властвующих над царями.
Речь произвела большое впечатление.
«Цезарь, — говорит Плутарх, — стал бы первым оратором своего времени, если бы не предпочел стать первым его полководцем».[7]
Представившийся в связи с этим случай дал Цезарю возможность оценить свое нарождающееся влияние.
V
В Риме существовал старинный обычай произносить поминальные речи над усопшими пожилыми женщинами, а тетка Цезаря пребывала как раз в таком возрасте, поскольку ей было более шестидесяти лет; но поминальных речей никогда не произносили над гробом молодых женщин. А жене Цезаря, которой он посвятил надгробное слово, едва исполнилось двадцать лет.
И потому, когда он начал свою похвальную речь над телом Корнелии, в адрес оратора стали раздаваться возмущенные выкрики; однако толпившийся вокруг народ принудил протестующих умолкнуть, и Цезарь смог продолжать под одобрительные возгласы толпы.
Его возвращение в свой дом, находившийся в квартале Субура, стало подлинным триумфом.
Для этого праздного и скучающего народа Цезарь только что придумал новое развлечение: надгробные речи над молодыми покойницами.
Триумф Цезаря подтолкнул к мысли отослать его куда-нибудь подальше; стало понятно, что человек, с такой ловкостью манипулирующий народом, может стать опасным.
Он получил назначение в Дальнюю Испанию и имел поручение провести собрания римских купцов, обосновавшихся в этой провинции; однако он сделал остановку в Гадесе.
Там, увидев в храме Геракла статую Александра Македонского, он подошел к ней и долго смотрел на нее, застыв в неподвижности и молчании.
В эту минуту один из друзей Цезаря заметил, что из глаз его льются крупные слезы.
— Что с тобой, Цезарь? — спросил его этот друг. — Почему ты плачешь?
— Я плачу при мысли о том, — ответил Цезарь, — что в моем возрасте Александр уже покорил бо́льшую часть мира.
В ту же ночь он увидел сон.
Древние питали к снам большое уважение.
Сны, по их представлениям, бывали двух видов: одни вылетали из чертогов богини Ночи через дверь из слоновой кости, и это были несбыточные сны, которым не следовало придавать никакого значения; другие вылетали через дверь из рога, и это были вещие сны, которые посылали боги.
Как все великие люди, как Александр Македонский, как Наполеон, Цезарь был суеверен.
Вот, впрочем, каков был его сон: ему снилось, будто он насилует собственную мать.
Он велел привести к нему толкователей снов — обычно ими были халдеи — и спросил у них, что означает этот сон.
Они ответили:
— Этот сон, Цезарь, означает, что рано или поздно тебе будет принадлежать власть над всем миром, ибо эта мать, которой ты насильно овладел и которая, следовательно, покорилась тебе, суть не что иное, как земля, наша общая родительница, повелителем которой тебе суждено стать.
Не это ли толкование подтолкнуло Цезаря к решению вернуться в Рим?
Возможно.
Во всяком случае, он покинул Испанию раньше назначенного срока и по пути застал латинские колонии в разгаре бунта: они домогались для себя гражданских прав.
Какое-то время он колебался, не встать ли ему во главе этих колоний, настолько его снедало желание хоть какой-нибудь славы, но легионы, готовые отправиться в Киликию, стояли под стенами Рима; момент был неблагоприятный, и потому он вернулся без всякого шума.
Однако мимоходом он даровал колониям свое имя, и с того времени они знали, что в какой-нибудь нужный момент, в какой-нибудь благоприятный час все недовольные смогут объединиться вокруг Цезаря.
С тех пор имя Цезаря обрело синоним: оно означало оппозицию.
На следующий день стало известно, что он вернулся и вступил в избирательную борьбу, намереваясь стать эдилом.
В ожидании этого он добился назначения смотрителем Аппиевой дороги.
Для него это был способ с пользой потратить свои деньги, а вернее, деньги других на глазах у всего Рима.
Виа Аппиа была одной из крупнейших римских артерий, связывавших Город с морем; по пути она заходила в Неаполь, а оттуда тянулась через Калабрию до самого Брундизия.