— A что еще он мог с ним сделать? — спросите вы.
Бог ты мой! Он мог предать его пыткам, забить розгами до смерти, скормить рыбам.
Но Цезарь не сделал ничего этого, ибо ему никогда не хватало духу причинить зло: «nunquam nocere sustinuit».[10]
Одного лишь не может простить ему обожающий его народ: он заставляет уносить с арены раненых гладиаторов и лечить их, причем как раз в тот момент, когда зрители уже готовы объявить им смертный приговор: «gladiatores notos sicubi infestis spectatoribus dimicarent vi rapiendos reservandosque mandabat».[11]
Но погодите, есть средство сделать так, что тебе простят все.
Однажды утром над Капитолием и над Форумом поднялся великий шум.
В течение ночи на Капитолий были принесены статуи Мария и трофеи его побед. Те самые трофеи, какие, возможно, еще и сегодня именуются трофеями Мария, были поставлены на прежнее место и вновь украшены кимврскими надписями, которые сенат когда-то приказал стереть.
Разве Цезарь не был племянником Мария?! Разве не похвалялся он этим по любому поводу, и разве Сулла не сказал тем, кто просил о его помиловании: «Я отдаю его вам, безумцы; но берегитесь, в этом юнце таится много Мариев!»?
Этот пробный шаг Цезаря был великим делом.
Образ Мария на развалинах Карфагена достиг тех же гигантских размеров, что и образ Наполеона на острове Святой Елены; его призрак, вышедший из могилы, явился вдруг римлянам.
Вспомните статую Наполеона, вновь поднятую в 1834 году на вершину колонны, в привычной его двууголке и сером рединготе.
Старые солдаты плакали.
Седовласые воины рассказывали о вступлении в Рим победителя тевтонов.
Это был селянин из Арпина, хотя и принадлежавший к всадническому сословию, простой и грубоватый, так никогда и не пожелавший выучить греческий язык, тот самый язык, что стал вторым или даже первым языком римской аристократии, подобно тому как французский язык стал вторым или даже первым языком русской аристократии.
Сципион Эмилий разглядел во время осады Нуманции его военный гений и, в ответ на вопрос, кто станет однажды его преемником, сказал, хлопнув Мария по плечу:
— Возможно, этот!
VI
Вспоминали, как Марий, в бытность свою простым трибуном, к великому удивлению аристократии и не посоветовавшись с сенатом, предложил закон, направленный на то, чтобы пресечь подкупы в комициях и судах.
Один из Метеллов стал нападать на этот закон и на трибуна и предложил вызвать Мария в суд, чтобы тот отчитался за свое поведение; в ответ на это Марий явился в сенат и приказал ликторам препроводить Метелла в тюрьму; ликторы подчинились.
Югуртинская война затягивалась.
Марий обвинил Метелла в том, что он нарочно медлит с ее завершением, и вызвался сам, если его назначат консулом, захватить Югурту или убить его собственными руками.
Он добился должности консула и командования армией и разбил Бокха и Югурту.
Бокх не пожелал гибнуть вместе со своим зятем и выдал Югурту.
Молодой Сулла получил его из рук мавретанского царя и передал в руки Мария.
Однако Сулла велел выгравировать на своем перстне сцену выдачи нумидийского царя, и именно этим перстнем — чего Марий никогда не мог ему простить — он запечатывал свои письма, причем не только личные, но и официальные.
Вспоминали, что в Рим достославного пленника привели с оторванными ушами: ликторы так торопились завладеть его золотыми серьгами, что вырвали их прямо с ушами!
Повторяли его насмешку, когда, брошенный нагим в Мамертинскую тюрьму, он воскликнул: «До чего же холодны в Риме бани!»
Вспоминали его шестидневную агонию, в течение которой он ни на минуту не изменил себе, и, наконец, его смерть на седьмой день.
Он умер от голода!
Югурта был Абд эль-Кадером своего времени.
Зависть к Марию в Риме была огромна, и, несомненно, он заплатил бы за свои победы обычным образом, подобно Аристиду и Фемистоклу, как вдруг боевой клич, исторгнутый галлами, притянул все внимание к Западу.
Триста тысяч варваров, спасаясь бегством от вышедшего из берегов океана, двинулись на юг, через Гельвецию обогнули Альпы, проникли в Галлию и объединились с кимврскими племенами, в которых они признали своих братьев.
Это и в самом деле была гибельная новость.
Консул Гай Сервилий Цепион был атакован варварами, и из восьмидесяти тысяч его солдат и сорока тысяч рабов спаслись только десять человек.
11
Знаменитых гладиаторов, в какой-нибудь схватке навлекших немилость зрителей, он велел отбивать силой и сохранять для себя