В чем причина огромного успеха г-на де Баранта с его «Герцогами Бургундскими»?
Да в том, что он одним из первых заменил стилем хроники исторический стиль повествования, или то, что было принято называть историческим стилем.
Разве мы в романах «Три мушкетера», «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон» не сообщили читателю об эпохе Людовика XIII и Людовика XIV больше, чем Левассор в своих двадцати или двадцати пяти томах?
Кто знает Левассора?
Гиймо и Тешнер, поскольку они продают его двадцать пять томов по двадцать пять франков, но не читающей публике, а тем, кто, подобно мне, вынужден их покупать.
XIII
Итак, вернемся к Помпею, который к двадцати четырем годам уже дважды овдовел и которого Сулла, приветствуя его, только что величал императором, признавая тем самые оказанные им услуги, ибо Помпей привел ему целую армию.
Кроме того, Сулла встал и обнажил перед ним голову — то, что он крайне редко делал в отношении других своих военачальников.
Встал, это вполне понятно; но обнажил голову!
Признайтесь, читатели, что вам это кажется труднообъяснимым, ибо вы всегда видели римлян с непокрытыми головами.
Римляне, за неимением шляп — хотя порой они все же использовали их, свидетельством чему служит знаменитая шляпа, которую Красс давал поносить греку Александру, — так вот, римляне, за неимением шляп, покрывали голову полой своей тоги, и эта одежда, обычно белая, превосходно защищала их от лучей итальянского солнца.
И точно так же, как мы снимаем шляпу в знак почтения к людям, которых встречаем, римляне снимали с головы край тоги и таким образом обнажали голову.
Несмотря на величайшую мягкость Помпея, его обвиняли в двух или трех убийствах, на какие Цезарь, его соперник во всем и особенно в добросердечии, был бы неспособен.
Карбон, как известно, был одним из противников Суллы.
Помпей разбил его и захватил в плен.
Если бы он убил его в ту минуту, когда тот был схвачен, никто не сказал бы ни слова и, вероятно, все сочли бы это вполне естественным; но он заставил привести его в оковах — человека, трижды удостоенного звания консула! — он судил его с высоты своего судейского кресла, под ропот и одобрительные возгласы толпы, приговорил его к смерти и приказал казнить, не дав ему иной отсрочки, кроме как для того, чтобы справить одолевавшую его естественную нужду.
То же самое он сделал с Квинтом Валерием, человеком большой учености, которого он схватил, вынудил побеседовать с ним, а затем хладнокровно отправил на казнь, выспросив у него все, что хотел знать.
Что же касается титула «Великий», то его тоже дал ему Сулла, приветствуя Помпея после его возвращения из Африки, точно так же, как за четыре или пять лет до того он даровал ему титул императора.
Вначале, надо отдать ему должное, Помпей остерегался присоединять этот эпитет к своему имени.
Поспешим сказать, что поступал он так отнюдь не из скромности, а из страха задеть самолюбие народа.
И в самом деле, когда позднее, после смерти Сертория и кампании в Испании, Помпей решил, что этим титулом другие величают его уже в достаточной степени давно, чтобы он и сам имел право величаться так, он взял его и в своих письмах и распоряжениях стал именовать себя Помпей Великий.
Правда, выше того, кому Сулла дал титул Магн, то есть Великий, было два человека, каждому из которых народ дал прозвание Максим, то есть Величайший; одним из них был Валерий, который примирил восставший народ с сенатом; другим — Фабий Рулл, который изгнал из этого самого сената нескольких сыновей вольноотпущенников, добившихся избрания в сенаторы благодаря своим богатствам.
Впрочем, уже вскоре Сулла испугался этого величия, которое он сам создал, и этой удачи, которой он содействовал.
Вернувшись в Рим после своей победоносной войны в Африке, Помпей стал домогаться триумфа; однако Сулла воспротивился этому.
Триумф дозволялся лишь консулам и преторам.
Даже Сципион Старший, одержав победы над карфагенянами в Испании, не посмел потребовать себе триумфа, поскольку не был ни претором, ни консулом.
Сулла утверждал, что он опасается, как бы весь Рим не осудил его, если он пожалует триумф молодому человеку, у которого еще не пробился пушок на подбородке, и как бы ему не сказали, что он не чтит никаких законов, когда речь идет о том, чтобы потворствовать прихотям своих любимцев.
Однако Помпей разглядел подлинную причину отказа под золоченой оберткой, в которую тот был заключен.