— Ты, ты сам! — раздались со всех сторон крики.
Тогда вперед выступил Росций и подал знак, что он хочет говорить; но, поскольку среди воплей толпы добиться слова было невозможно, он поднял два пальца, подавая тем самым знак, что Помпею нужно дать товарища.
Однако в ответ на это неуместное предложение раздраженный народ издал такой крик, что ворон, пролетавший в ту минуту над Форумом, упал, бездыханный, прямо в толпу.
«Это доказывает, — вполне серьезно замечает Плутарх, — что птицы падают на землю не из-за того, что вследствие разрыва или разрежения воздуха в нем образуется пустота, а из-за того, что их оглушают сильные крики, которые производят в воздухе резкий толчок и создают стремительный вихрь».[33]
Мы уже сказали, что эта война закончилась к вящей славе Помпея.
Однако о чем мы не сказали, так это о мягкосердечии, которое Помпей, столь жестоким образом предавший смерти Карбона, Квинта Валерия и Брута, выказал по отношению к морским разбойникам.
Он благосклонно встретил их, сохранил им жизнь и оставил им часть их имущества.
Более того, поскольку Метелл — родственник того Метелла, который был его товарищем по командованию, — поскольку, повторяю, Метелл, который еще до назначения Помпея главнокомандующим в этой войне был послан на Крит, чтобы преследовать пиратов на упомянутом острове, являвшемся вторым после Киликии средоточием их шаек, беспощадно преследовал морских разбойников и, едва схватив, распинал их на крестах, то эти последние, зная о том, с какой мягкостью обошелся Помпей с их собратьями, попросили у него помощи против Метелла.
Просьба была весьма странной; но еще более странным было то, что она оказалась удовлетворена.
Помпей написал Метеллу, что он запрещает ему продолжать войну.
Он повелел городам на Крите не подчиняться более Метеллу и отправил туда своего легата Луция Октавия, который проник в один из осажденных городов и вместе с пиратами сражался против солдат Метелла.
Все это выглядело бы недоступным пониманию, если бы не была известна присущая Помпею манера действовать: он ни за что не хотел уступать Метеллу часть своей славы от победы над пиратами, как прежде не пожелал уступить Крассу часть своей славы от победы над гладиаторами.
Когда в Риме узнали, что столь грозные пираты были полностью уничтожены или покорены менее чем за три месяца, Помпеем стали восторгаться до такой степени, что народный трибун Манилий предложил закон, который предоставлял Помпею командование всеми провинциями и всеми войсками, находившимися под начальством Лукулла, с прибавлением Вифинии, занятой Глабрионом.
Данный закон позволял ему сохранить за собой те же морские силы и ту же власть, какой он обладал в ходе предшествующей войны, и, наконец, ставил в полное подчинение ему всю остальную римскую державу, поскольку, помимо Фригии, Ликаонии, Галатии, Каппадокии, Киликии, Верхней Колхиды и Армении, он отдавал ему войска, с которыми Лукулл победил Митридата и Тиграна.
Вначале все сенаторы и все влиятельные люди Рима объединились, чтобы отвергнуть этот закон, обменялись самыми нерушимыми обещаниями и поклялись друг другу никогда не предавать дело свободы, по своей собственной воле вручив одному-единственному человеку власть, равную той, какую Сулла завоевал путем насилия.
Однако в назначенный день случилось то, что порой случается при парламентском строе: из всех ораторов, записавшихся в очередь на выступление, решился взять слово лишь один.
Это был Катул.
Тем не менее он говорил как благородный человек, с присущей ему прямотой обращаясь к сенату и восклицая:
— Сенаторы, осталась ли еще хоть одна гора или скала, на которую мы могли бы удалиться, чтобы умереть там свободными?
Однако Рим подошел к той точке, когда ему был нужен властелин, каким бы тот ни был.
Ни один голос не отозвался на голос Катула.
Закон был принят.
— Увы! — сказал Помпей, получив письмо с известием об этом указе. — Моим трудам не будет конца! Неужели я вечно буду переходить от одного командования к другому и никогда не смогу вести вместе с женой и детьми безмятежную жизнь в деревне!
И, возводя глаза к небу и хлопая себя по бедру, он проделывал все жесты впавшего в отчаяние человека.
Бедный Помпей!
Он проделывал бы совсем другие жесты, если бы закон не прошел!
Однако он проделывал бы их в одиночестве, и это были бы жесты, свидетельствующие о неподдельном отчаянии.