Закон не позволял победоносному полководцу вступать в город до празднования триумфа.
Но, поскольку город был на пороге переизбрания консулов, а Помпей поддерживал избрание Пизона, он послал сенату просьбу отсрочить выборы, чтобы, отпраздновав триумф, мог бы вступить в Рим и лично ходатайствовать за своего подопечного.
Однако Катон выступил против того, чтобы Помпею оказывали такое одолжение, и просьба полководца была отвергнута.
Вероятно, Помпей затаил в сердце злобу из-за того, что после громадных услуг, только что оказанных им Республике, ему было отказано в первой же его просьбе.
Тем не менее он не только умело скрывал испытываемое им чувство, но и, во всеуслышание заявляя о своем величайшем восхищении Катоном, обратился к нему с предложением дважды породниться с ним: он просил отдать ему в жены одну из племянниц Катона, в то время как на другой женился бы его сын.
Однако Катон, вне всякого сомнения, увидел в чести, оказываемой ему Помпеем, лишь средство подкупить его и обеспечить его поддержку, и ответил отказом, к великому огорчению своей жены и своей сестры, которые не могли простить ему, что он отказался от подобного родства.
Между тем Помпей, не имея возможности вступить в город, выманивал трибы за стены города и в открытую щедро раздавал золото в интересах своего подопечного.
На сей раз все это делалось настолько откровенно, что вызвало скандал; судите сами, что должно было случиться после выборов Цезаря.
И тогда, в разгар хулы, которую граждане обрушили на Помпея, Катон с торжествующим видом сказал жене и сестре:
— Вот позор, который нам пришлось бы разделить, вступи мы в родство с Помпеем.
Наконец, настал день триумфа.
Хотя точнее было бы сказать, что настали дни триумфа, ибо на сей раз триумф длился сорок восемь часов, а по прошествии этих сорока восьми часов за пределами Рима оставалось еще столько роскошеств, что их с избытком хватило бы на другой триумф.
На огромных таблицах, которые несли впереди колесницы триумфатора, были обозначены имена завоеванных им стран.
В число его побед входили Понт, Армения, Каппадокия, Пафлагония, Мидия, Колхида, Иберия, Албания, Сирия, Киликия, Месопотамия, Финикия, Палестина, Иудея и Аравия, а также полное уничтожение пиратов на суше и на море.
На этих таблицах можно было прочитать, что в различных царствах Помпей захватил тысячу крепостей, девятьсот городов и восемьсот кораблей.
На особых таблицах указывалось, что государственные доходы, доходившие прежде до пятидесяти миллионов драхм, были доведены им до восьмидесяти пяти миллионов.
Наконец, указывалось, что он внес в государственную казну как чеканной монетой, так и золотыми и серебряными предметами двадцать тысяч талантов, не считая того, что он раздал своим солдатам, наименее вознагражденные из которых получили по полторы тысячи драхм.
В триумфальной процессии вели в качестве пленников:
сына Тиграна, царя Армении, вместе с женой и дочерью;
Зосиму, жену самого Тиграна;
Аристобула, царя иудеев;
и, наконец, сестру Митридата и пятеро его детей.
Но более всего приносило славы Помпею то, что до него не случалось ни с одним римлянином: удостоенный двух триумфов за победы в двух первых частях света, он праздновал теперь триумф за победу в третьей части света.
Так что, поскольку о существовании Америки еще не знали, после трех его триумфов казалось, будто, покорив Европу, Африку и Азию, он покорил весь обитаемый мир.
И вот в этих обстоятельствах, обладая такой популярностью и таким могуществом, Помпей снова встретился лицом к лицу с Цезарем и вознамерился бороться с ним.
XVII
Итак, Цезарь и Помпей возвращаются в Рим: один с востока, другой с запада.
Красс, делая вид, что очень боится армии Помпея, ждет их в Риме.
Цезарь письмом предупредил его о своем прибытии и заодно сообщил ему, что если Красс пожелает пойти на некоторые уступки, то он берется помирить его с Помпеем.
Что же касается Цицерона, то он особых опасений не вызывает.
Помпей завидует его успехам в сенате, ведь Помпей завидует всему.
Поссорить этих двух друзей не составит никакого труда.
Цицерон жалуется на него Аттику.
«Твой известный друг (знаешь, о ком я говорю?), о ком ты написал мне, что он, не посмев порицать меня, начал хвалить, — пишет он в письме к Аттику, датированном 25 января 693 года от основания Рима (61 года до Рождества Христова), — всячески показывает, что испытывает ко мне нежную привязанность, глубокое почтение и любовь, и на людях превозносит меня, однако втайне, но так, что это для всех очевидно, относится ко мне недоброжелательно и вредит мне. Никакого прямодушия, никакой искренности, никакого достойного побуждения в государственных делах, ничего возвышенного, сильного, благородного. Но об этом я подробнее напишу тебе в другой раз».[34]