Если обвиняемый был всадником, квиритом или патрицием, обвинение ставило весь Рим с ног на голову; оно становилось новостью дня.
Сенат принимал сторону за или против обвинения; в ожидании великого дня друзья обвинителя или обвиняемого поднимались на трибуну и распаляли народ, настраивая его за или против; каждый искал доказательства, подкупал свидетелей, обшаривал все вокруг в поисках правды, а за неимением правды — лжи.
На все это давалось тридцать дней.
— Богатый человек не может быть приговорен! — во весь голос кричал Цицерон.
А Лентул, оправданный большинством в два голоса, восклицал:
— Я выбросил на ветер пятьдесят тысяч сестерциев!
То была цена, которую он заплатил за один из двух этих голосов, оказавшийся излишним, ибо для оправдательного приговора достало бы и одного.
Правда, иметь большинство всего лишь в один голос было бы опасно.
В ожидании дня суда обвиняемый носился по улицам Рима, облаченный в лохмотья; он бросался от двери к двери, взывая к справедливости и даже к милосердию своих сограждан, становясь на колени перед судьями, прося, умоляя и плача.
Но эти судьи, кто они были?
То одни, то другие.
Их меняли, надеясь, что новые не будут продажны, как прежние, однако новые продавались еще дороже.
Гракхи посредством закона Семпрония отобрали в 630 году от основания Рима эту привилегию у сенаторов и отдали ее всадникам.
Сулла посредством закона Корнелия разделил в 671 году от основания Рима эту власть между трибунами, всадниками и представителями казначейства.
Цезарь, во времена действия закона Корнелия, вел одну тяжбу в сенате.
Прения продолжались день, два, а порой и три.
Под раскаленным небом Италии, на Форуме, где противоборствующие партии сталкивались, словно волны в бушующем море, ревела буря страстей и над головами слушателей проносились, словно языки пламени, вспышки ненависти.
Затем судьи, даже не пытаясь согнать со своего лица выражение сочувствия или неприязни, проходили перед урной для голосования.
Иногда их было восемьдесят, иногда сто и даже больше, и каждый из них отдавал свой голос, оправдывая виновного или позволяя ему отправиться в изгнание.
Именно таким образом в 72 году до Рождества Христова изгнание было разрешено Берресу, обвинение которому предъявил Цицерон.
Буква А, означавшая absolvo,[5] оказалась в большинстве в суде над Долабеллой, и Долабелла был оправдан.
Как мы уже сказали, Цезарь после этого покинул Рим; читай: был вынужден бежать из Рима на Родос.
Он рассчитывал застать на Родосе известного ритора по имени Молон.
Но в свой расчет Цезарь не принял пиратов.
Цезарь еще не носил с собой свою удачу.
Он попал в руки пиратов, которыми кишело в те времена Средиземное море.
Скажем пару слов об этих пиратах, которые в 80-х годах до Рождества Христова играли в морях Сицилии и Греции примерно такую же роль, какую в XVI веке играли корсары Алжира, Триполи и Туниса.
IV
Некогда эти пираты были, как правило, пособниками Митридата, но, поскольку Сулла в 94 году до Рождества Христова разбил его, отняв у него Ионию, Лидию и Мизию, истребив двести тысяч его солдат, уничтожив его флот и сведя его государство к тем пределам, какие оно имело при его отце, моряки понтийского царя оказались выброшенными на улицу и, не имея более возможности воевать во имя интересов отца Фарнака, решили воевать во имя собственных интересов.
К ним присоединились все те, кого вывели из себя грабежи римских проконсулов, посланных на Восток.
Это были киликийцы, сирийцы, киприоты, памфилийцы.
Рим, занятый войнами между Марием и Суллой, оставил море без охраны, и пираты завладели им.
Однако они не ограничивались нападениями на лодки, галеры и даже крупные суда; «они опустошали, — говорит Плутарх, — целые острова и прибрежные города».[6]
Вскоре к этой шайке авантюристов и людей без имени присоединились те, кто подвергся проскрипциям Суллы, аристократы и всадники.
Подобно тому как слово «бандит» пришло к нам от итальянского «bandito», пиратство в конечном счете сделалось ответным действием Востока против Запада, своего рода промыслом, если и не почетным, то, по крайне мере, красочным и поэтичным, способным снабдить Байронов и Шарлей Нодье того времени типажами вроде Конрада и Жана Сбогара.