– Ну, орелики, – качает головой офицер.
КАРАНТИН
– Какой такой карантин? Ящур что ли у меня? – не может понять коротышка Закиров. – Колхозе карантин, когда скотина болеет. Я ящуром не болею. Зачем карантин?
Ему не терпится в солдаты. Скорее подавай ему гимнастерку. Чтобы с погонами, бляха чтоб со звездой, сапоги гармошкой. Чтоб значки на груди.
– Эх ты, – объясняет Гафиатуллин. – Всегда солдаты начале карантине бывают. Один месяс.
Можно подумать, он уже служил однажды.
– Может, ты болеешь. Может, беркулез привез. Тебя надо проверить, чтоб весь армия не заболел.
Кто-то улыбается, кто-то высказывает свое мнение, кто-то молчит. Главное – в армию приехали. Все объяснит наш начальник, который встретил прибывших с поезда и, осмотрев, отправил в баню, где мы после помывки оделись, обулись во все армейское.
– Здесь вы начнёте с азов военную подготовку, – говорит офицер. – Месяц вас будут обучать сержанты. Всем уставам, всему тому, что должен знать и уметь каждый солдат. Через месяц вы примете присягу и будете распределены по эскадрильям.
Мы уже знаем: полк, куда нас привезли, – летный; он приписан к училищу, которое готовит летчиков-истребителей. Это здорово! У нас голубые погоны, петлицы с птичками; днем с возвышенности, что видна за постройками, слышен реактивный гул; над нами то и дело пролетают самолеты со звездами на плоскостях, да-да – на плоскостях, а не на крыльях; крылья это на языке тех, кто не разбирается в летном деле, а тут тебе… Тут авиация. Правда, авиация – это там, в полку, куда нас передадут после карантина. Но пока надо еще обучиться. Мы только надели гимнастерки. Ни повернуться, ни шаг ступить по-солдатски не умеем. Гимнастерки на нас топорщатся. В них мы не узнаем друг друга. Особенно в первый день, после бани, все как один обритые наголо – сплошная серая масса, неуверенно пошевеливающаяся, тихо переговаривающаяся.
После помывки вернулись в казарму, построились. Каждый, еще не понимая, смотрит на бравого сержанта: почему на нем гимнастерка сидит ладно, ни одной морщинки на поясе, а на нас – словно юбка на пышногрудой деревенской молодке? Сержант снисходительно смотрит на строй. Сейчас он покажет, как заправляется гимнастерка под ремень: пара привычных движений ловкими руками, щелкнула пряжка – он вытянул руки по швам. Как на картинке. Показывает еще раз. Весь строй начинает приводить себя в порядок, чтобы все было гладенько, как на сержанте. Нет, все равно складки собрались спереди, все равно как юбка.
– Укоротите ремни, – говорит сержант. – Он не должен висеть на животе.
Подошел к одному из нас, решительно взялся за пряжку, оттянул и стал закручивать ее внутрь.
– Вот. Сколько раз заверну, столько и нарядов положено вне очереди на кухню.
Отошел.
– А теперь всем подшить подворотнички. Даю на первый случай кусок на всех. Но с завтрашнего дня каждому иметь своё. Купить в нашем магазине или взять у старшины списанной простыни.
Эх, и непослушна иголка. Легче с ломом управиться. Ты ее в воротник, а она… Только и видишь: кто-нибудь сосет палец – укололся. Тот, что стоял в строю в телогрейке с одним рукавом, это Шарафутдинов, продел в иголку нитку длиной метра полтора. Можно подумать, на всю роту заготовил. И теперь нитка путается, когда он протягивает ее сквозь ткань воротничка, скручивается в узелки. Незадачливый швей тихо матерится. Сосед, сочувствуя, советует ему укоротить нитку. Все корпят.
– А это еще что за чудо? – слышится голос сержанта. Он хохочет. – Ты что, юный ленинец?
Сержант стоит перед тем недоростком мальчишкой. Мы уже знаем его. Это Гимранов. Он подтянется ростом уже через полгода. А пока – ни дать ни взять – соску бы ему в рот. И голос детский. Но уже подшился. Хоть мал, но проворней нас оказался. Стоит перед сержантом – руки по швам. Только вот белая полоска подворотничка у него – по наружной стороне ворота гимнастерки.
– Я думал, так нада, – растерянно говорит он.
– Ты понимаешь, для чего подшивается воротничок? – улыбается уже сочувственно сержант. – Чтобы шею не терло хэбэ. А ты снаружи присобачил.