– Не в этом дело. Понимаешь...
– А он тебя?
– Саша, при чём здесь... Это моя жизнь, изменить ничего нельзя.
– Не любишь, значит. Тогда я не понимаю, почему мы с тобой должны расстаться? Не дотягиваю до уровня альфа-самца?
– Перестань! Ты его совсем не знаешь. И обо мне ты ничего не знаешь. И не можешь меня осуждать!
– Ну что ты, как я смею!
– Не смотри на меня так!
– Я не смотрю...
– Ты ничего не знаешь о моей жизни. Ты не родился ребенком предательницы, морально неустойчивой женщины, связавшейся с иностранцем! Ты понимаешь, что это значило в то время? Это же был ещё Советский Союз. Мой отец даже не подозревал, что у него родилась дочь. У меня и отчество взято с потолка, мама только смогла настоять на немецком имени, чтобы хоть что-то осталось от отца. А ещё он не знал, что после того, как его выслали на родину, любимую девушку публично осудили за связь с «иностранным шпионом», исключили из комсомола и автоматом вышвырнули из института. Что мамины родители, не выдержав позора, умерли один за другим, и она осталась вообще без поддержки. Когда я родилась, мы выживали на зарплату уборщицы, потому что доучиться маме не дали, и на работу брать никуда особо не торопились. А моими первыми игрушками были швабры и вёдра! – Ирма остановилась. Алекс ждал, изучая остатки кофе на дне чашечки. – А знаешь, кто меня нянчил, пока мама отмывала заплёванные подъезды? Баба Уляша. Она жила в соседнем доме, и бабкой тогда ещё не была, конечно. У мамы не хватало средств на оплату обычных нянь, но Уляша столько и не требовала. Мама смогла меня поднять, и даже дать образование. А потом, когда она узнала, что её единственная непутёвая дочь, ради которой она выживала все эти годы, собирается родить без мужа и может повторить её судьбу, она тоже ушла, сердце остановилось, не выдержало. Вот так. А я выдержу. И мою девочку не будут дразнить поломойкой и нищенкой, она никогда и ни в чём не будет нуждаться. Что ты знаешь о женщинах? Как мы бьёмся в мире, придуманном мужчинами, где без поддержки сильного влиятельного покровителя невозможно выжить?
– Ирма, но ведь всё это в прошлом...
– Ошибаешься, Санечка. Ты прав, я Виктора, наверное, никогда не любила. Но то, что он для меня сделал, нельзя просто так выбросить и забыть. Представляешь, что такое врожденный порок сердца у твоего маленького ребенка? И ты можешь потерять его каждую минуту. Виктор взял меня на высокооплачиваемую работу, нашёл для Маруси клинику, помог с операцией. Ждать было нельзя, даже деньги не всё решают, нужны связи. Да и просто помощь. Я обязана ему самым дорогим.
Алекс тяжело молчал.
И всё равно это неправильно – ложиться в постель из чувства благодарности.
– Ирма, этот мужчина никогда не сделает тебя счастливой. Пользуется твоей признательностью и зависимостью, – он рубил слова зло, жёстко. – Ты для него игрушка, утеха для самолюбия, престижный приз.
– Не говори так, он по-своему меня любит...
– Я не верю. Почему вы не вместе? Он не хочет разводиться? Его ведь всё устраивает, правда? Почему Маша живет в Заозёрске?
Ирма вдруг потухла:
– Это временно. Марусе нужен свежий воздух...
– Не обманывай себя. Она просто мешает твоему всемогущему покровителю.
– Наверное, в чём-то ты опять прав. Маруське Виктор не нравится. Она постоянно грубит ему, капризничает. Ты же видел, какой у неё характер.
– О, да. Она не умеет притворяться.
Ирма вздрогнула, как от пощечины.
Алексу вдруг стало стыдно. Разумничался, да? Моралист хренов! Он подошел, обнял её за плечи, погладил по растрёпанным волосам:
– Я люблю тебя, – сказал – и сам замер. – Давай все бросим, уволимся, уедем, если хочешь. Я, конечно, не олигарх, но обещаю, что смогу дать вам с Машкой всё необходимое. У меня в Крыму есть домик, остался от бабушки. Ребёнку там будет хорошо. Там море! Городок маленький, но работу найти можно, хорошие специалисты везде нужны...
Ирма, отстранившись, нервно засмеялась:
– Саша, какой Крым? Нас найдут в три дня. Ты не знаешь Виктора, это страшный, жестокий человек, и от своего он не отступится. Он уже сейчас в курсе наших утренних уроков экономики, – (Витёк! Вот паршивец! Надо было ему сразу морду подправить, чтобы не совал длинный нос в чужую жизнь). – Меня он не тронет, во всяком случае, пока я с ним. Я за тебя боюсь, это серьёзно. Он поднялся в 90-е, ты сам понимаешь, что это значит.
– Ирма, не надо за меня бояться, я не собираюсь отсиживаться в кустах. Надо будет – выясним всё с твоим мачо. Если он мужчина, то примет ситуацию достойно.