Все студенты в стройбате хотели вступить в партию, чтобы обеспечить себе шанс в будущем. Не кляните нас с высоты дня сегодняшнего, таковы были правила игры в те времена.
Чего греха таить, и я хотел вступить, но для этого надо было на гора выдавать результат.
— Руденко, чего в комсомол давно никого не принимал? — спрашивает меня в начале весны Дихлофос.
— А кого принимать, товарищ лейтенант? Может Зиню или Боцмана? У нас уже и так или зек или комсомолец.
— А норма — два человека в месяц.
— Что за бред? Какая норма?
— Просмотри ещё раз списки.
— Нечего там и смотреть.
— А Савун? — с видом лёгкого превосходства уколол меня замполит.
— Что Савун?
— Ты что не знаешь, что в твоей бригаде есть не комсомолец? Кадры надо знать, Руденко, товарищей своих.
— Савун? Вы уверены? — на уколы Дихлофоса внимания я не обращал.
— Я — да.
— Я и подумать не мог, он же из техникума, кажется.
Я переговорил с Игорем, расписал ему перспективу стать комсомольцем. Он только спросил:
— Ген, тебе это надо?
— Мне — да!
— Ну, тогда давай собрание, буду поступать.
Перед собранием я готовил Савуна, обучал его всем стандартным ответам на стандартные вопросы по темам, типа: ордена комсомола, демократический централизм, решения последнего пленума партии и прочей подобной мути.
На собрании Игорь с блеском отвечал на все вопросы до того момента, пока Балакалов не спросил:
— Игорь, вот ты нормальный человек, музыкант, среднее специальное образование, а почему ты до этого не поступал в комсомол?
— Так я поступал.
— А чего не поступил? — насторожился Балакалов.
— Почему не поступил? Поступил.
— …? Не понял. Тебя исключили?
— Нет.
Здесь уже засосало под ложечкой у меня, появились очень нехорошие предчувствия.
— Так ты что, комсомолец?!!
— Да… М-м-м, наверное. Не знаю.
— То есть, что значит не знаю? А почему тебя нет в списках комсомольцев, где твоя карточка? — смекнул растеряться теперь и Дихлофос.
— А я её потерял, когда в армию ехал, — наивно отвечает Савун.
Со своего обычного места, с подоконника, уже привычно соскочил майор Кривченко и быстро направился вон из ленкомнаты, при этом он бормотал себе под нос так, чтобы все слышали:
— Мудак, у него некомсомольцев исключают из комсомола, а комсомольцев опять принимают! — грохнул дверью.
Красный, как рак, замполит Вилков спросил Савуна?
— Ты что, полный дурак?
— Не до такой степени, как вы… — и после мхатовской паузы, — …думаете, товарищ лейтенант.
Товарищ лейтенант заорал:
— Ты хулиган, Савун?
— Хули кто? — скривившись на одну сторону, переспросил Игорёк.
Ну, что здесь добавить?
Весна 1985 года
Гланды-геморрой
С утра по радио только траурная музыка. Узик покрутил настройки большого лапшовеса — радиоприёмника, нарвался на турецкую радиостанцию и, понимая тюркские языки, перевёл — умер очередной Генеральный Секретарь Коммунистической партии Советского Союза, …трижды герой… четырежды почётный… верный ленинец Константин Устинович Черненко.
Когда умер Брежнев, была в народе ещё некоторая растерянность, а теперь привыкли. Споро поставили портрет с траурной ленточкой на входе в роту, скорбно помолчали секунд пятнадцать на плацу. Этим, пожалуй, наш траур и ограничился. Прямо с плаца меня позвал замполит части:
— Руденко, дуй в трибунал, в Одессу.
— Виноват, товарищ майор, но это не я, он сам.
— Что не ты? — растерялся майор.
— Ну Черненко. Константин Устинович. Он сам откинулся.
— Тьху, дурак, дошутишься. Езжай давай. Заседателем будешь.
— Кивалой? Повышение?
— Каким кивалой?
— А вы не знаете? Так пацаны, которые правильные, народных заседателей называют за то, что они только головой кивают на заседаниях суда. Как попугаи. Ка-ка-ду.
— Вот и ты покиваешь, не рассыпишься. Пиздуй давай, какаду.