— Э, нехорошо это — птицей меня называть! Не по понятиям, — шучу я по инерции.
— Ебу я ваши понятия, студент. Кру-угом!
В здании трибунала Одесского военного округа я познакомился с двумя другими членами нашей революционной тройки: капитаном Зверинцевым, председательствующим на нашем заседании трибунала и рядовым Шелест — зачуханным молодым солдатом, танкистом. На знакомство с делом, нам с Шелестом дали пятнадцать минут, так для отвода глаз, для соблюдения протокола советского судилища. Дело было совершенно ясным: два «бегунка» с Белгород-Днестровского стройбата, имён их я, конечно, уже не помню, что-нибудь не более чем Иванов и Петров, ушли в побег. Отсутствовали они в части более десяти суток, поймали их уже дома. Всё задокументировано, запротоколировано. Так, что ни одного шанса у пацанов не было — дисбат уже маячил перед ними. Хоть дисбат по 240 статье и не был предусмотрен, но в таких случаях, когда не было совершено иных сопутствующих преступлений, «ограничивались» именно дисбатом. Не хотела армия отдавать дармовые рабочие руки другому ведомству.
На скамье подсудимых я увидел двух совершенно разных людей: один был среднего роста щуплым и очень бледным, он всё время рассматривал свои руки и глаз не поднимал, второй — небольшого роста крепыш с достаточно наглым взглядом. От судебных слушаний ничего нового по делу я не ожидал. Ничего и не происходило, пока, как свидетеля, не вызвали мать Иванова. Прокурор:
— Как же вы могли? Сын сбежал с армии, стал дезертиром, а вы не одёрнули, не остановили, не привели его в городскую комендатуру.
— Так, бежал чёж? Бьют их там сильно!
— Кого? Откуда вы знаете? От сына? — в голосе легкая доля сарказма.
— Письмо он за месяц до того прислал, плакала я очень, отец в больницу слёг.
— Какое письмо? Где оно?
— Так я следователю его отдала, что приезжал после того, как сына арестовали.
Я нагло потянул папку с делом из под рук председателя трибунала, он злобно зыркнул, но забирать папку не стал. Полистав не очень толстое дело, я быстро нашёл приобщённое письмо, стал читать и выпал из текущего заседания. Хорошо помню строки:
«Бьют нас всё время. Как проснулись, бьют за то, что медленно одеваемся, бьют на зарядке, во время уборки. Потом мы должны застилать всем постели и нас всё время бьют. Нам не дают время умыться и бьют за то, что мы грязные. Бьют по дороге в столовую, бьют на построении, бьют в столовой, на работе, вечером перед отбоем. Полночи мы стираем старослужащим бельё и нас бьёт дежурный по роте. Мама, самое страшное, что бьют всё время по голове, бьют всем, что под руку подвернётся: мисками, кружками, гладилками, черенком от лопаты. Вначале было больно, теперь я уже боли не чувствую, в голове только всё время сильно шумит. Мы живём в постоянном ожидании следующего удара, мы дёргаемся при приближении любого к нам человека. Я очень боюсь, что сойду с ума…». У меня начало сводить затылок, я оторвался от чтения и вернулся в действительность. Прокурор вел допрос Иванова — щуплого малого с землистым лицом:
— Вот вы писали матери, что вас избивают старослужащие. Это так?
— Да, — еле слышно.
— А почему же вы не обратились к вашему командиру? По уставу!
— …Так все это знают, — после длиной паузы.
— Вы утверждаете, что ваш командир знал, что вас избивают?
Тишина в ответ, стоит Иванов, низко наклоня голову. Председатель трибунала:
— Что же вы молчите? Отвечайте государственному обвинителю.
— Да, — шёпотом под нос.
— Что да?
— Знал… И сам тоже…
— Что «и сам тоже»?
— Бил.
— Кто? Вас ваш командир бил?! — с преувеличенным удивлением и наигранным негодованием спрашивает прокурор.
— Да.
— Кто ваш командир?
— Командир взвода, прапорщик Елихонов.
— Прошу трибунал вызвать для дачи свидетельских показаний прапорщика Елихонова.
— Трибунал вызывает прапорщика Елихонова, — капитан Зверинцев.
Оказывается рояль в кустах уже стоял. Мерзкий с виду, признаться, рояль, хоть и блестящий. В зал вошёл маленького роста толстый с геометрически абсолютно круглым багровым лицом прапорщик. Маленькие чёрные заплывшие глазки, надутые щёки и приплюснутый нос выдавали уроженца северных лагерных мест великой России, потомственного вертухая в седьмом колене. В зале жарко не было, но он всё время мятым платком вытирал себе лоб и шею, вернее то место, где у людей шея. Волновался, сильно потел, потому и блестел. Председатель:
— Представьтесь трибуналу.
— Прапорщик Елихонов.
— Рядовой Иванов утверждает, что вы его били.