Работа подходила к концу, мы с трудом успевали к международному дню солидарности трудящихся. Каптёрка приобретала запланированный вид. Старшина на нас не мог нарадоваться, ему искренне всё нравилось. Но силы наши были на исходе, мы не спали уже несколько ночей. Днём поспать не удавалось, по ночам вначале мы работали до двух часов ночи, потом до трёх, последние ночи мы не спали вообще. Однажды по дороге с Кулиндорово я заснул в автобусе стоя, удобно положив голову на руку, которая держалась за верхний поручень. Не задремал, а заснул, глубоко, надолго, со сладкими снами.
В одну из последних ночей апреля, уже под утро заглянул к нам Белоконь. Не спалось командиру, денно и нощно, в свойственной только ему манере, думал он о повышении обороноспособности вверенного ему подразделения.
Кстати, наблюдая наши потуги, он приказал дневальным изготовить ему специальную этажерку для газет, покрасив её в наши фирменные цвета. Этой обновкой он собирался разнообразить быт своей берлоги. Время шло к пяти часам утра. Вначале мы с Войновским услышали голос командира роты в коридоре, который ворковал дневальному:
— Молодец, классная подставочка получается! Молодец, сынок, давай докрашивай, меняйся и отдыхай, нах.
Дверь в каптёрку осторожно открывается, появляется довольная Белоконская рожа.
— Бля-ядь! — восхищённо, — Молодцы! Всем, нах, четвёртая рота носы утрёт. Нигде в гарнизоне нет такой каптёрки. Музей, мля, мадам Трико!
— Рады стараться, товарищ майор!
— Старайтесь и домой! Заслужили. Ну, не буду мешать, работайте, сынки.
Мы с Серёгой продолжили. Работа была очень ответственная, мы отбивали полосы на больших плоскостях стен, работа тонкая, ручная, специальных инструментов у нас не было. Глаза сильно резало от хронического недосыпа и дыма — мы курили одну за одной.
Минут через пятнадцать снова шум в коридоре, крик майора:
— Ты, чурка задроченная, чем это ты занимаешься?
— Так, товарищ майор…
— Молчать! Что это у тебя за хуйня?
— Ваш приказ выполняю, товарищ майор.
Пауза. Вдруг резко, от удара ногой, распахивается наша дверь. В проёме маленькая, но гордая фигура командира в кальсонах, руки за спиной, как у гестаповца, косматые брови насуплены, глаза сверкают. Вначале Бес держит паузу, а потом всё более распаляясь:
— Пиздячите, курвы? Ну-ну… Что, бляди, решили бордель из казармы устроить?! В отпуск захотели?! Я вам дам отпуск! Смирно! Объявляю по десять суток ареста от имени командира части! Это вам вместо отпуска. Закрасить этот публичный дом, нах! Завтра я и вашего злоебучего Корнюша на губу отправлю! Суки! Где вы все эти материалы спиздили? Утром все чеки и квитанции мне на стол! Под трибунал всех, нах! Армию Советскую засрали, пиздопродавцы хуевы! Сгною!!!
Резко развернулся и пошагал в сторону своей ночлежки. По дороге вдруг удар и грохот.
— Это ещё что за хуйня?! Службу неси, пидарёнок, как положено!
Я слез со стремянки. Войновский тупо смотрит в пустой проём двери, а потом, бросив на пол, слава Богу, застеленный бумагой, банку с краской, которую держал для моего удобства в руках, как заорёт неожиданным для столь мощной фигуры тонким фальцетом:
— Да пошёл ты нахуй, пидорас горбатый! Пошло оно всё нахуй! Ебал я все ваши аккорды!
— Серёга, ты чего? Услышит.
— Пусть слышит, падла! Я ему сейчас ещё и ебло раскрашу!
— Не ори, ребят разбудишь.
Я вышел в коридор, там дневальный собирал обломки этажерки.
Мы с Серым были ошарашены. Наша усталость и беспредел командира надломили наши силы. Всё могло быть для нас очень серьёзно. Мы оставались в Советской армии. Не важно, что у командира белая горячка, в армии единоначалие, что он прикажет, так и будет. По любому, сначала надо выполнять приказ, каким бы придурочным он не был, а потом уже, если делать нечего, обжаловать его. И весь этот тупизм реально опасен, трибунал всё время по тому или иному поводу маячил в наших окнах. Войновский, успокаиваясь, устало:
— Ебу я всё, с меня хватит, я ложусь спать.
— Не дури, Серёга. До подъёма полчаса. Ты же знаешь, если дать себе сейчас слабину и заснуть, будет только хуже. Лучше перетерпеть и вообще не ложиться. Приедем на Кулиндорово, может сегодня сможем там перекорнуть хоть часик.