— Конечно. Представляешь?!!
— Да, …ну дела!
Позже я подумал, что второй мог быть массажистом, а вазелин использовался для смазки рук. Но тогда такие простые объяснения в голову не приходили, тюбик вазелина, перекочевав в голову из анекдотов, ассоциировался только с одной версией, а воображение рисовало в мозгу живые картинки бурного совокупления двух немолодых мужчин. Омерзительно. Неволя и казарменное положение сказывались на нашей психике.
Вскоре у меня появился подельник. Сторожем на РБУ был сослан Седой. Что называется «пришла бедя — открывай воротя».
Лето 1985 года
Чабанка
С появлением Седого, каждый вечер, сразу после окончания рабочего дня к РБУ съезжались покупатели. Покупали в основном цемент и известь, вначале мешками, потом Седой начал наглеть, стал продавать машинами. Появились деньги, а следом каждодневная выпивка с гражданской закуской. Вагончик РБУ превратился в притон околоместного значения, вечерами к нам на огонёк брели наши водилы с автобазы, разная блатота из части. Дым столбом, бромбус, карты. Двухкомнатный вагончик, не в пример нашему на Кулиндорово, был просторным, только в в левой стороне, где была собственно сторожка, стояли три койки, стол, ещё хватало места и дискотеку устроить при необходимости. Вот с необходимостью было хуже. Места наши были в глуши, далеко в стороне от тех мест, где ходили нормальные люди, тем более женского пола.
Но вот однажды, когда в вагончике сидело нас человек шесть, ждали мы гонцов с Красного дома с бромбусом, перед вагончиком лихо затормозил самосвал. Ещё не осело облако цемента, как к нам заскочил гражданский водитель.
— Седой, баш-на-баш, меняю!
— Чего тебе? — лениво процеживает Седой сквозь зубы.
— Пять мешков цемента загрузи, я завтра с утра к тебе подгребу, забросим в кузов.
— А ты, фраер нарисованный, знаешь, сколько мешок четырехсотки[84] стоит?
— Не гони беса, Седой! Пошли, у меня для тебя подарок. Мамзель на шарка[85] тебе подогнал!
Они вышли. Вернулся Седой с девчонкой. Мы обалдели. Выглядела она в целом неплохо, простое сельское, правда слегка подпухшее лицо, коса русых волос, светлые глаза, стеснительная улыбка, простенький чистый сарафанчик, стоптанные туфельки. Но для нас она была принцессой! А мы, следовательно, кавалеры королевской крови, «прынцы», одним словом. Мы не замечали её блудливого взгляда и немытых рук, ведь нам так нужна была дама!
Началось соревнование в остроумии, конечно, армейского толка, уровня казармы, не выше, да ещё с матерком. Барышня этому нисколько не смущалась, наши ухаживания принимала с удовольствием. Пришли наши салабоны во главе с Тёмой, принесли шесть чайников с бромбусом.
— Тёма, мухой, загрузи со своей гоп-бригадой пять мешков цемента и цынканулись[86] все по норам. Быстро! — красовался Седой при даме.
Обычно при мне он командовать не смел. Да и тон подобный в обращении с младослужащими я не одобрял и он это знал. Но сейчас я не обращал внимание на такие мелочи, а он пользовался.
Налили. Девочка пьёт наравне с нами. Мы правда солдатскими кружками, она с единственного стеклянного стакана-гранчака, жеманно отставляя пальчик. Не пьянеет, но мы то знаем, что это дело времени, бромбус по любому свое возьмет. Время близилось к вечерней проверке. Часть пацанов, не дождавшись вожделенного, была вынуждена уйти в часть. Остались я, Седой, огромный неуклюжий армянин нашего призыва Абрамянц и Кириченко, представитель крымской босоты. Абрамянц позвал меня и Седого в соседнюю «гражданскую» комнату, прихватив полный чайник.
— Чуваки, Христом-Богом прошу, дайте я первым. Мне в роту надо, а вы здесь по любому остаётесь, будете её всю ночь вертеть.
— А чё это ты? Секи сюда, нерусский, её вообще мне подогнали.
— Седой, брат, дай поебаться.
— Че-ево? Твои братья в овраге лошадь доедают. Не шакаль. Сказал — после меня.
— У меня же времени нет. Седой, ну не будь жлобом, тебе, что в падлу после меня ебать? Да я же чистый, я бабу скоро год уже как не видел. А с меня будет причитаться.
— Ладно, — после коротких раздумий сделал вывод Седой, — хуй с тобой. Пользуйся, пока я добрый.
Абрамянц ушёл, вместо него зашёл Кириченко, видно его выгнал, как молодого, Абрамянц. Начали совет теперь держать вместе с Кириченко.
— Чуваки…
— Так, Киря, по всем понятиям ты молодой ещё, твой номер последний, — рассудил Седой.