Его огромный кунак торчал чуть не до уровня груди. Откуда в таком маленьком теле такие огромные достоинства!? Бедная «девочка»!
Я вышел в коридор, Тёма закрыл дверь и восторженно уставился на меня.
— Ну, как?
— Заебись! — только и сказал я, не буду же я рассказывать салобону, что у меня ничего не получилось. — Чего это вы мне только не дали кончить нормально? Спешить пришлось, как чумовому.
— Так я думаль, что у Кири крыша съехала. Он бешеный. Он раздеваться началь еще в кабинете начальника. Хуй торчит, гляза задвинутые. Когда ты сказаль, что уже скоро, он на меня так посмотрель, что я думаль он меня сейчас ебать будет. Псих!
— Ладно, сторожи тут. Спать пойду.
Я провалился в нетрезвый сон. Утром меня поднял Тёма.
— Ну как там?
— Киря её час ебаль, кричаль на неё…
— Чего это?
— Она сосать не могля! Он её биль.
— О, Боже! Надеюсь, она жива. Сильно он её?
— Несильно, потом мне отдаль, но я не сталь, Седому отвель.
Почистил я зубы, умылся и пошёл в вагончик РБУ. Седой ещё спал, пришлось будить — скоро на работу военные строители должны были съезжаться. Проснулся. Закурили.
— Где она?
— По утряне куда-то нарезала.
— Ну, а ты как? Как ночь?
— Класс! Времени валом было. Я её во все дырки успел, классно машет, чувырло. А ты?
— Нормально. Бухая только она была вначале.
— Ну, лады, ништяк погуляли.
— Погуляли. А сто семнадцатая мохнатка[88] тебе этой ночью не снилась?
— Да, ну. С какого? Кружева сплетём[89], не докажет.
— Седой, а ты не знаешь, если мы не все вместе, а по очереди, это всё равно групповуха или как?
— …!?
Стоим, курим, на утреннее солнце щуримся. Подкатывает вчерашний грузовик.
— Э, Седой, цемент давай, как договаривались.
— Сейчас салабона позову.
— А сам что, совсем припухший? Дедуешь не по годам.
— А чё я за салабона пиздячить буду, нах.
— Седой, не гони, пусть Тёма сауну убирает, что мы сами пять мешков цемента не закинем, — встрял я.
Седой посмотрел на меня, цыкнул сквозь зубы слюной на три метра:
— Лады. Подгоняй свой драндулет за РБУ, там мешки заныканы.
Мы споро забросили цемент в кузов самосвала.
— Ну, как подарок, Седой?
— Ништяк! До утра пёрли! — мы снисходительно улыбнулись, бывалые.
— Вы чё серьёзно, пацаны? — опешил водила.
— Нет, политинформацию читали. Во все дырки!
— Так она же «плечевая»!
— Кто? — не понял я.
— Трассовая, проститутка с дороги, которая с дальнобойщиками ездит по кругу. За еду всем даёт.
— Но она не выглядела, как блядь, — была теперь наша очередь опешить.
— Так это же у нее прикид такой. Роль. Некоторые школьницами вообще наряжаются, в белых фартушках и в бантах на дорогах стоят, а у самих рожи бомжевые кулаками крашенные.
— А чё ж ты, сука, не предупредил?
— Я же пошутил! Я думал, вы её погоните на хуй. Она же нарисованная, не сотрёшь.
Мы с Седым посмотрели друг на друга.
— Мама мия! А резинки у вас были!? У неё же весь букет, по полной программе, я же её с трассы снял просто по приколу. Она же шкварная[90]! — не унимался кошмарить нас водила.
— А ну, падла, цемент сгружай! Мы его тебе загрузили тоже по приколу и тебя щас по приколу зашкварим.
— Ты чё, Седой!? С меня же пляшка. Водяры, бля буду!
Мы двинули на водилу, он не стал искушать судьбу, впрыгнул в машину и умчался.
Через неделю мы узнали, что Абрамянц и Кириченко были вынуждены обратиться к нашему лепиле. Обошлось, правда, всё банальным триппером. Парни предупредили нас по-товарищески, типа, ждите пацаны. А потом долго удивлялись, как это нас с Седым не зацепило. А мы с Седым посмотрели друг другу в глаза, поняли всё и посмеялись от души.
Не знаю, спасет ли красота мир, но ее отсутствие спасло меня от позора.
Лето 1985 года
Чабанка
Текла, тянулась не спеша наша жизнь придурков. Маялись мы от безделья, но в часть не шли, находя любые отмазки. Я очень скучал за Кулиндорово, даже за самой дорогой на Кулиндорово. Здорово было запрыгнуть в кузов с пацанами, сесть на отполированную нашими задницами скамейку, закурить и поехать с ветерком, наблюдая жизнь гражданскую. Мы часто пели по дороге, а в морозы пели, я бы сказал, с особой жестокостью. Я, как бригадир, мог ездить в кабине, но этого не делал, с пацанами было лучше, веселей. А здесь… «эй, служба, сюда иди!».