Короткий перерыв. В перерыве мы познакомились с новым адвокатом. Она сказала, что первая внезапно заболела и защитником назначили её. У неё времени на ознакомление с делом было достаточно и она считает себя в силах защищать Камышана. Слегка успокоенные, мы пошли на улицу перекурить.
После перерыва, судья больше часа зачитывал заключение следствия. Затем, на вопрос «Понимаете ли вы, в чём вас обвиняют и признаете ли вы себя виновными?» только Камышан ответил отрицательно. Белозерцев вину признавал частично, а малолетки полностью. К моему удивлению, один из малолеток оказался немым. Он слышал, но не говорил, речь его переводила женщина-переводчик, что затягивало процесс, в некоторой степени. Немой малолетка вызывал у всех присутствующих искреннюю жалость.
Отсутствовала на процессе потерпевшая. Вместо неё была её заплаканная мать. Еще один плохой знак для Камышана. Председательствующий на суде маленький, лысый, круглый, чебурашкообразный мужчина издал распоряжение: потерпевшую в суд доставить. При этих словах мать расплакалась ещё больше, её долго не могли успокоить, она дико голосила, в её вое слышалась глухая материнская безысходность, причина которой вскрылась позже. Допрос потерпевшей перенесли на послеобеденный час. Первым суд допросил потерпевшего.
Государственный обвинитель умело расставлял вопросы, ответами на которые потерпевший в самом лучшем свете мог продемонстрировать свое и своего товарища поведение и с самых скверных сторон осветить преступное поведение подсудимых. Потом наступил мой черёд. И здесь я впервые показал, на чьей я стороне. Как я не старался подчеркнуть свою беспристрастность, задавая вопросы, изобличающие преступников, пришел момент, когда я попросил прапорщика рассказать, как он опознал Камышана.
— Расскажите, как и при каких обстоятельствах вы опознали подсудимого Камышана?
При этом вопросе я почувствовал, как мне в спину вонзилась холодная сталь прокурорского взгляда.
— Ну, я лежал в больнице после операции. Завели в палату парня и я признал в нём того, кто на нас напал.
— Когда это было?
— В смысле? Я не понял вопроса.
— Ну, на какой день после операции? Или в день операции?
— На следующий.
— К вам в палату завели только одного парня?
— Да.
Я не делал никаких выводов, но каждый понимающий в таких делах человек мог легко из ответов прапорщика сделать выводы самостоятельно и выводы эти должны были быть однозначными. Я же с каждым вопросом, и я чувствовал это спинным мозгом, вбивал гвозди в свой гроб. А затем я их, для надежности, заменил на саморезы:
— Расскажите, как произошло нападение?
— Я уже рассказывал.
— Повторите, пожалуйста, ещё раз.
Хоть был я и общественным, но всё же официальным участником процесса и отвечать он был обязан. Правда, на этот раз он сократил свой рассказ до телеграфного стиля:
— Шли мы по улице, вдоль школьного забора.
— В какое время суток это было?
— Вечером.
— Было уже темно?
— Нет, не полностью, начинались сумерки.
— Дальше?
— Услышали голоса, потом женский крик. Поняли, там что-то нехорошее происходит. Мы сначала крикнули, нам ответили пьяные голоса. Мы с моим товарищем решили перелезть через забор и вмешаться.
— Пожалуйста, подробнее с этого места.
Прапорщик с негодованием посмотрел на меня. Я чувствовал, что и в зале зарождается глухое раздражение мною, моими вопросами. Как же — потерпевшие действительно герои. Многие ли сегодня, не зная, сколько там преступников, могли бы броситься на помощь жертве преступления? Честь и хвала таким людям! Но мне надо было добиваться своей цели, я действительно хотел выяснить правду и я шёл своим путем, задавая достаточно подлые, а порой и провокационные вопросы.
— Там за забором сразу кустарник. Как только я продрался сквозь кустарник, я получил камнем в голову. А потом они ко мне подскочили и начали бить ногами.
— Большой камень?
— В полкирпича.
— Куда точно, попал камень?
— В лоб.
— Когда вам камень попал в лоб, что вы сделали?
— Как это?
— Ну, покажите, куда вам камень попал? И что вы сделали, какие действия предприняли?
— Камень попал мне сюда, — он показал себе на правую надбровную дугу, — и я так наклонился сразу, наверное, опасаясь новых камней.
— А затем? Человек обычно хватается рукой за такое место, стараясь его прикрыть. А вы?
— Да, конечно, я двумя руками схватился за лицо и почувствовал, как руки у меня все в крови.