— Закончить прием пищи! Собрать посуду.
По этой команде, мы по одному передали всю свою посуду тем крайним, которые сидели со стороны чайника. Они уносят посуду на дискотеку[29].
— Встать! На ле— на пра-во! Выходи строиться на улицу!
А теперь нас, наверное, ждет «тихий час». Не помешал бы, кстати. Но вместо этого строем мы отправились на плац.
— Левой, левой, раз, два, три! Левой, левой, раз, два, три!
— Рота!.. По команде «рота» переходим на строевой шаг!
Нестроевой это когда просто все идут в ногу, а строевой — нога поднимается высоко, рука полностью сгибается в локте, а сапог впечатывается в асфальт с максимальной силой. Мы тренируемся строевому шагу по шеренгам, по колоннам, по одному, по парам в течении четырех часов, с одним только коротким перерывом на перекур. Перекур был единственным временем, когда мы могли оказаться в тени. Разговаривать сил не было. Жара страшная, вся одежда давно потная, в сапогах неудобно, портянки скукожились в ком. Жуть! Я настраиваюсь, как на тренировку, я спортсмен и физическими нагрузками меня не испугаешь! Давай, давай еще, армия!
Часть казалась пустынной, кроме нас никого видно не было. А мы маршировали и маршировали — отдание чести на ходу, отход-подход к начальнику. Многим, я видел, было потрудней моего. Сцепив зубы мы старались.
— Левой, левой! Раз, два, три!
Что радует, так это то, что всё заканчивается, закончилась и стройподготовка. Нас вернули в расположение роты и дали целых пятнадцать минут на перекур. Закурили. Это были наши первые мгновения в этот день, когда мы могли перевести дух и осмотреться, расспросить тех, кто был здесь уже несколько дней.
— Это фигня, пацаны, это Лютого сегодня нет — упиздил куда-то. Завтра должен быть, пидор гнойный.
— А вы откуда? Киевляне? Так среди нас уже есть ребята из Киева, вон Вовка, Эдик.
— Мы из Казахстана, нас двадцать человек.
— Кароче, мы, бля, из Ставрополя. А вы как? Только откинулись,[30] земели, или, бля, чего? — с блатной распевкой надсадным хриплым голосом спрашивает небольшой сутулый парень, — Студенты? В натуре? Охуеть! Маменькины сынки, нах! — презрительно цыкнул слюной на асфальт.
— Зона, заткни хлебало.
Рядом с Зоной сидит симпатичный широкоплечий мужик явно не восемнадцати лет, лицо задубелое, вокруг глаз глубокие морщины, глаза бы можно было назвать красивыми, такие они были кристально-голубые, если бы не были такими ледяными, неулыбчивыми. Кисти его рук были плотно переплетены узловатыми венами, а пальцы украшали синие перстни.
Из короткого разговора мы узнали важные и такие полезные для нас сведения. У всех, кто приехал до нас, присяга будет в это воскресенье, у нас через неделю. После присяги распределяют по ротам, а там по бригадам, по работам. Самая блатная рота — четвертая, но туда берут только спецов. Сейчас в части мазу держат[31] казахи, их очень много. Заместитель командира роты карантина, старший прапорщик Лютый — человек абсолютно безбашенный, из строевиков, был «черным прапором»[32] в Афгане, после контузии списали в нестроевые, прислали сюда, он пишет рапорты, просится обратно в Афган. Наш сержант нормальный, второй — нет, любит гонять духов, получает от этого кайф. Духи это мы до присяги, после присяги — салабоны, салаги бывают только в морфлоте (вот те на!), после полугода — молодые, после года — черпаки, последнее полугодие — деды или, ласково, Дедушки Советской Армии, а после приказа — дембеля или гражданские. До присяги мы еще можем вытворять всё, что угодно, наказаны можем быть только по суду, как гражданские лица, поэтому нас побаиваются сильно наклонять, а подписал присягу — тогда кранты! За всё трибунал: не выполнил какой-нибудь дурацкий приказ — трибунал, послал сержанта подальше — трибунал, а трибунал — это тебе не «наш советский суд, самый гуманный суд в мире».
— Рота! Стройся! Равняйсь! Смирно! Так, сейчас у вас пять минут, оправиться, помыть руки и выходить строиться на ужин. Рота! Разойдись! Отставить! Медленно, очень медленно, военные. Вас спасут только тренировки. Разойдись! Время пошло!
«Ну, на фига, — думал я, — надо строить, чтобы приказать разойтись, помыть руки и построится вновь?»
Тем же порядком мы попали на ужин. Я слышал от бывалых армейских гурманов о таком блюде, как жареная селедка, а теперь вот привелось и попробовать. Это были плохо очищенные хвосты соленой сухой ставриды, прожаренные на комбижире. В этот вечер на гарнир подавали отварной картофель. Язык не поворачивается эту сладкую гниль назвать нашим ласковым — картошка. Потом я узнал, что продсклад не отапливается по причине горячего южного климата. Но климат не знал, что он горячий и исправно каждый год замораживал картошку до звука сталкивающихся бильярдных шаров. Как известно, после процесса разморозки, картошка начинает исправно гнить. Таким образом каждый год с весны и пока картошка была на складе, а это обычно до августа, мы должны были питаться этой вонючей слащавой гнилью. Списать ее не могли.