А я решил не спешить, ехать домой хромым мне не хотелось. Я продолжал слоняться по части. Как-то сидел я по своему обыкновению в библиотеке, когда зашёл туда Кривченко:
— Ага, всё те же на манеже! — ловко ввернул «свеженькую» остроту батальонный комиссар, — Здравствуйте уважаемая Надежда Степановна.
— Доброго и вам дня!
— Здравия желаю, товарищ майор, — я вскочил и вытянулся по стойке «смирно».
— Не выпендривайся, виделись уже, бросай свое чтение, сюда подваливай.
Сгрудились мы, как и несколько недель назад, вокруг библиотечной стойки.
— Руденко, ты почему в отпуск не едешь? Райнов уже отгулял, скоро Тё вернется, а ты?
— Не хочу хромым ехать, родственников пугать.
— А чего? Сошло бы за боевое ранение. У дембеля бы у какого-нибудь орден боевой позаимствовал, небось уже заготовили, поганцы?
— Никак нет, товарищ майор, мы эту позорную для Советской армии традицию в роте успешно искоренили, даже альбомы никто не делает.
— Так я тебе и поверил! Ладно, повторяю вопрос: когда отпуск планируешь?
— Хотел на ноябрьские, а что?
— Есть твоей команде партийное задание.
— Ну-ну… — протянул я насторожено.
— Ты знаешь, какая слава о вас в офицерском городке после Есенинского вечера? Ого! Слухи быстро распространились и теперь жены пилят… Ой, простите Надежда Степановна…
— Ничего, товарищ майор, вы всё правильно говорите, очень просят наших ребят выступить в городке. Только об этом и разговоров.
— Да. Так вот, Руденко, вас просят повторить вечер посвященный творчеству Сергея Есенина в офицерском городке поселка Гвардейский. В вашем распоряжении всё профессиональное оборудование нашего Дворца культуры! Тысяча человек зрителей и не наших оболтусов, а людей понимающих, офицеров, гордись!
— Уже горжусь. Трудно будет второй раз, вы же видели, как мы выложились.
— Видели. Молодцы! Но это приказ.
— Есть, товарищ майор, — нехотя протянул я.
Всё. Майор уже готов был уйти и всё бы обошлось, но здесь библиотекарша возьми да спроси:
— Ген, а вот ты скажи мне, где такие стихи Есенинские нашёл? У меня вот трехтомник, я его перерыла и ничего не нашла. Ну ни одного из того, что ты читал.
Если бы я тогда не видел, как она принимает поздравления, придумал бы что-нибудь, а так я не сдержался:
— А я и не читал Есенина, я не знаю его стихов.
— …!!! — три широко распахнутых окна на лице библиотекарши — рот и два глаза.
— Что!!! — сбился с шага, уходящий Кривченко.
А «Остапа несло»:
— Видите ли, я считаю, что нельзя читать стихи с листа и просто по-школьному выучить за ночь — недостаточно. Чтобы читать стихи вслух, ими надо болеть, поэтические строки должны пройти через сердце и только тогда свои и чувства поэта можно передать другим.
— … Постой, постой, как же это? Какой кошмар! И что же ты читал?
— Ну, на самом деле, там было одно простенькое восьмистишье Есенина, был один коротенький Блок, а всё остальное — это мои любимые стихи из творчества Николая Гумилёва.
— Х-к… — не смогла кашлянуть библиотекарша, как женщина практически культурная, видно, имя такое она знала.
— Кто это? — подозрительно спрашивает замполит, — Почему не знаю?
— Поэт. Один из основоположников русского символизма.
— Это запрещенный поэт, товарищ майор, — добавила осведомленная Надежда Степановна.
— Как запрещенный? Когда? Кто запретил? — неотвратимость уже произошедшего с трудом пыталась угнездиться в голове майора.
— Ну, дело в том, что он, как бы, принимал участие в Кронштадтском мятеже и, говорят, по личному приказу товарища Ленина был расстрелян, — просветил я невежду.
— Твою мать…!!! — только и произнёс майор, не извиняясь на этот раз.
— Но стихи то у него хорошие, — понимая в какую халепу попал благодаря своей несдержанности, попытался я оправдаться.
— Пшёл отсюда, солдат! А с вами Надежда Степановна у меня будет серьезный разговор.
Тайна перестала быть тайной, поэтому я не выдержал и рассказал всё Корнюшу. Кто, как ни он, мог понять и оценить по достоинству весь этот пассаж. По глазам прапорщика видел, что я вырос в его глазах сантиметров так на сорок. Надо отдать должное и замполиту батальона — Кривченко тоже долго на меня не дулся. Балакалов, как обычно, с фурой[102] на затылке в самых восторженных тонах высказал мне свое отношение к произошедшему. Он же поведал мне, как замполит рассказывал эту хохму комбату и ему самому в стенах штаба и уже без злости и жажды мести. Все они только посмеялись над случившимся и решили, чтобы, не дай Бог, не случилось огласки, дело замять, меня не наказывать, а от выступления в офицерском городке под благовидным предлогом отказаться. Так, что в отпуск я таки уехал.