— Зона, заколебал ты уже, не кипишуй. Это нормальные пацаны.
— Нормальные, сука-бля, на верхних нарках[33] не живут. Это лохи, Юра.
— Глохни. Не менжуйтесь, парни, — это он уже нам, — я Юра Карев.
Он подал мне первым свою руку. Мы познакомились. А Зона так и представлялся — «Серега Зона», судим был по «хулиганке»[34], но получил условный и попал в армию. Оказаться на зоне — была его мечта, говорил, что у них станица большая, а сидели все. Казачий край, не сидеть — это западло. Зона очень старался косить под бывалого, именно у него я впервые в жизни увидел «распальцовку». У нас на Соцгороде ещё пальцы так никто не гнул, это потом в девяностых большой палец и мизинец оттопыривал уже любой ботаник. Другим был приятель Зоны Юра Карев. Он был судим дважды: по малолетке и по взросляку, оба раза по уважаемой сто сороковой[35]. Спокойный лицом и опасный глазами. После знакомства стало понятным, кто из них главный.
— Рота! Приготовиться на завтрак!
— Рота! Выходи строиться! В две шеренги…! Первая шеренга… два шага вперед, шагом марш! Круго-ом! Предъявить карманы и подшивки к осмотру!
Единственный трояк я сразу заныкал за пояс галифе, за остальное я не боялся — подворотничок был практически белым, карманы пустыми. Вдруг, стоящего рядом со мной, парня как ветром сдуло, вот он был в поле моего бокового зрения и вот его уже там нет, только сапоги мелькнули. Я слегка повернулся — держась за горло, он хрипел метрах в трех позади. Его подворотничок не был достаточно чистым и сержант, обходя шеренгу сзади, взялся за этот лоскут и что есть силы рванул на себя. На свое горе парень пришил его намертво. У кого-то из карманов извлекались лишние предметы и тут же выбрасывались просто на дорогу, на асфальт.
На завтрак, кроме пока несъедобной для меня каши «дробь двенадцать»[36], были масло, хлеб и чай с сахаром. Мне хватило. После завтрака другие роты пошагали на плац, а наш карантин отвели назад в казарму. Почти все постели были перевернуты.
— Будем тренироваться, товарищи военные!
И следующий час мы осваивали великую науку заправки коек. Если сержанта линии где-то не устраивали, он снова и снова переворачивал всю постель. Наконец и это закончилось, по роте пошел шумок, который неожиданно закончился диким криком дневального:
— Рота! Смирно! Дежурного по роте на выход! — сержант, на ходу застегивая верхнюю пуговицу на своей гимнастерке, солидно засеменил в сторону входа-выхода.
— Товарищ старший прапорщик, рота карантина занимается заправкой постелей. Дежурный по роте старший сержант Дасев.
— Вольно!
— Рота! Вольно! — в спальное помещение медленно, руки за спиной, вошел прапорщик, мужик нормального сложения, слегка сухощавый, немногим выше среднего роста, его только портили близко посаженные глаза, благодаря чему лицо казалось чересчур острым, неприятным. Мы замерли, не зная, что мы должны делать. Он медленно обвел всех нас своими недобрыми глазами, четко развернулся на левом каблуке и тихо скомандовал:
— Сержант, выводите роту на плац.
Ну? И нормальный мужик, доброго сказочника здесь никто и не ожидал увидеть.
На плацу нас построили в колонну по три, было нас всего человек сорок-пятьдесят, я оказался в середине строя, в третьей или четвертой шеренге. Под команды сержантов мы начали ходить по кругу. Отрабатывали строевой шаг, повороты, пробовали запевать. Перекура пока у нас не было. Хэбэшки у всех взмокли, солнце палило нещадно сверху, снизу шел жар от размягченного асфальта.
— Левой, левой, раз, два, три!
Через часа полтора появился наш Лютый, первые пять минут он наблюдал за нашими перемещениями по плацу, а потом взял командование на себя:
— Рота! На месте-е-е стой! Раз! Два!.. Кто пошевелился? Командастойкомандасмирно! — кричал это он как одно протяжное слово, я даже не сразу понял смысл. Дальше последовало обращение командира к вверенным ему солдатам: