— Я тя сколко ждат должен, слыш? — низким, гортанным голосом с нескрываемой угрозой обратился он к капитану.
— Аслан, да меня начальник штаба задержал. Всё. Пошли.
И они вместе удалились. Сказать, что мы были поражены — ничего не сказать. Сцена, которую мы наблюдали, ничего общего с армией, с порядком, субординацией не имела. Странная такая сцена, уму нашему духовскому неподвластная.
Вечером на ужине, мы наблюдали этого мужика еще раз. Он оказался за нашим столом, сидящим с краю, напротив чайника. Я был уверен, что в строю он с нами не шел, как он мог оказаться за нашим столом, я не знаю. Поели.
— Рота! Закончить прием пищи, — мы уже привычно передали посуду на край стола. Парень, который сидел напротив Аслана отнес на посудомойку почти всю посуду, остались только чайник и несколько кружек — так, на одну ходку. Но парень из гордости все относить не стал, так как по правилам оба сидящих с краю относят посуду. Парень сел и начал в упор смотреть на Аслана, тот не обращал на него ровно ни малейшего внимания.
— Почему посуду не отнесли? — пробегая мимо, бросил сержант.
— Я свою часть уже отнес, остальное за тобой, земеля, — хриплым от волнения голосом, очевидно ожидая скандала, произнес паренек. Но скандала не было. Аслан, не поднимаясь и не произнеся ни одного слова, взял тяжеленный чайник кистью за горловину и с силой опустил его на неподвижную голову загипнотизированного пацана. Тот упал и не встал. Сержант немедленно заорал:
— Рота, выходи строиться на улицу.
Нас повели в роту, Аслана в строю снова не было. Аслана никогда в строю не было. Он был лидером чеченцев. Говорили, что он отсидел пять лет, менты его ломали, ломали, но сломали только ступни ног, ломали ломами, всмятку, его стопы были сильно обезображены. Вначале Аслан не ходил в строю, потому что официально ждал сапоги спецпошива, а потом просто не ходил. Почему он оказался в армии, для меня и сейчас загадка. Его присутствие в части всегда выглядело наглым вызовом святым армейским устоям.
Воскресный день прошел. Наша часть казармы подопустела — те, кто принял сегодня присягу, разошлись по ротам. Здесь, в карантине мы были равные среди равных, а вот что теперь моих приятелей ждало в ротах в первую ночь?
Не знаю, а нас ждала команда «Спокойной ночи!».
Еще одна неделя и присяга
Вторая неделя пронеслась быстро. Каждая минута тянулась очень медленно, а все вместе дни пролетели быстро. Наверное это потому, что в однообразии текущих дел память ничего не фиксировала.
Для нас, для студентов выучить присягу было делом плёвым, легко она давалась и компании корейцев из казахского Тылды-Кургана, чего нельзя было сказать о чеченцах, некоторые из которых не говорили на русском языке вообще. Мы даже не смеялись над ними. Сержант орал в ухо одному долговязому пареньку со стеснительным лицом первую строчку присяги, тот никак не мог повторить, а потом и вовсе заплакал. Нам было не до смеха. Чеченцы сидели и скрипели зубами, они могли убить сержанта, но не было приказа, не было с ними Аслана.
Основное время забирала стройподготовка.
— Левой, левой, раз, два, три!
Хэбэшка затвердела и натирала тело всеми своими изгибами. Когда мы на плацу — она была черной от пота, когда падали в тень, то на сквозняке она быстро высыхала и покрывалась белыми соляными разводами. Ноги сплошь в волдырях. Лицо сгорело, особенно досталось лбу и ушам, они впервые оказались голыми под палящим солнцем. Лоб был в пятнах, ожоги пришлись на ожоги, с ушей свисали лохмотья сползающей кожи. Вес был сильно потерян. Теперь я понимаю, что тогда произошло серьезное обессоливание организма — с потом наша соль вышла, а замещена не была — не тем мы питались. Ночью ноги сводили судороги. Уже и для меня многие упражнения стали проблематичными. Заливаясь потом, тяну ногу из последних сил и, в ожидании «лютого» удара по ноге, думаю, что я буду следующим, кто грохнется в обморок. Я ненавижу жару!