— Ну тогда завтра вам и кранты с повидлом. Лучше нам с тобой, Михалыч, этого не видеть. Нет, без бэ, пацаны, удавитесь раньше — наш вам совет. Хоть уйдете как настоящие мужики, без воплей и соплей этих. Ну обделаетесь напоследок, не без этого, так то ж уже навроде и не вы, а так — кусок сырого мяса. Б-р-р, — его передернуло.
Мы, не задерживаясь, вышли из умывалки:
— Ладно, Ген, не бзди. Завтра видно будет.
— Ты, Серега, тоже не бери в голову. Как договаривались — спина-к-спине.
Обменялись мы поддержкой, не глядя друг другу в глаза. А там… как завтра карта ляжет.
Парадку я сдал старшине, он выдал мне первую в жизни увольнительную — клочок бумаги с печатью и заветными цифрами «от и до». В графе «до» значилось 06:30.
— Будь как штык на проверку. Это приказ. Ну, с Богом. Жену не обидь.
Сказать, что я с легким сердцем выскочил из роты? Нет. С одной стороны получить увольнительную в первый же день службы — нонсенс и я, конечно, был этому очень рад. Но с другой стороны нет-нет да вспоминался разговор в умывалке — настроения он не поднимал. Давление на организм всё увеличивалось.
Немногим позже я понял, что в армии не бывает всё только хорошо, за хорошим следует плохое, за спокойствием — опасность, за хорошее надо платить. Армия это непрерывная борьба за существование, это череда интриг, а порой это шахматная партия. Одна неприятность заканчивается, начинается другая. От этого — постоянное ожидание удара в спину. Но в то же время пришло и понимание того, что хорошим надо пользоваться сразу, как только оно появляется, ведь дальше будет хуже. И так до самого дембеля. А до дембеля оставалось всего два года. Я пошел наслаждаться хорошим, для этого родители оставили палатку молодоженам, а сами ночевали в машине. Лорка плакала над моими ногами, результатом действия сапог и клопов.
Клопов всегда больше, чем нас.
Лето 1984
Первый день в роте
— Ну, как вы ночью? Сильно гоняли?
Я успел вовремя, заходить в роту не хотелось, закурил на крыльце, там и встретил выходящего на проверку со всеми Войновского.
— Да не очень, стандартно — «отбой-подъем» пять раз, после отбоя наших ребят, из тех, кто неделю назад в роту пришел, туалет послали драить. Нас не тронули. Зато утром все салабоны, без исключений, на уборку помещений.
Мы с Серегой шли в числе первых строиться. На аллее стоял наш знакомый, низкорослый коренастый чеченец из нашего карантина. Увидев меня и Серегу, он очень обрадовался знакомым лицам, по всему было видно, что его распирало, ему не терпелось передать нам горячую новость:
— Ну, как вы в первую ночь, пацаны? — и не дожидаясь нашего ответа, — А мы наших дедов-казахов положили. Теперь в первой роте наша власть, чеченская!
— Чего гонишь[40]? В первую ночь!?
— Мамой клянусь! Казахов много, половина роты, почти все деды, чеченцев 14 человек. Казахи ночи дождались, а потом всех салабонов подняли. Мы тоже встали. Аслан им сказал, что чеченцев они не тронут и работать мы не будем. Что тут началось! Крики стариков: «гаси борзоту»[41]! А мы были готовы, нас Аслан с Рохой научили — мы схватили гладилки, повыдергивали эти трубки, дужки с кроватей и начали всех метелить налево и направо. Роха кому-то сразу голову проломил. Аслан двоих об пол сильно приложил. Драка была не долгой, казахи быстро засцали. Аслана позвали на переговоры. Договорились, что никто чеченцев трогать не будет. А нам Аслан потом сказал, что теперь, если надо, они нам портянки стирать будут.
Парень отличался относительной чистотой речи и, как и другие чеченцы, почти не матерился. История была странной, поверить в нее нам было пока сложно.
Мы строились на аллее перед ротой в три шеренги, все салабоны в первой шеренге. Опоздавшие в строй получали несильные тычки в спину:
— Я тебя что, ждать должен, чушок? — оказалось стандартной формой выражения радости старослужащего от встречи с опоздавшим в строй младослужащим.
Вышел прапорщик Корнюш, нашел меня глазами, успокоился, проверил роту и повел в столовую.
Я удивился, как все успели перестроиться при заходе за столы таким образом, что места в середине стола — раздатчики, и с краю — те, кто уносит посуду, занялись только салабонами. Я оказался в середине стола. Процедуру я знал. Разложил всем кашу по тарелкам. Напротив меня стояли нарезанный на кусочки кирпичик хлеба, тарелка с маслом и тарелка с сахаром. Себе я взял только хлеб — книжек об армии начитался. А еще напротив меня, к моему ужасу, сидели те два деда из умывальника.
— Ты почему масло не берешь? — ковыряя алюминиевой ложкой в каше, с подозрением спросил тот, кого, как я уже знал, звали Михалычем.