Отличная была и наша команда: Войновский и Те могли впрягаться в работу, как и я, Ленчику Райнову было сложно, ничего тяжелее помойного ведра до армии он не поднимал, но он старался, Баранов и Близнюк шланговали в любой удобный момент, но когда надо, работу все же делали, Гажийский по началу только исполнял приказы, молча. Ты ему:
— Вовка, стропи плиту, — зацепил крюк.
— Что ты делаешь? Перецепи крюк другой стороной, он же сейчас петлю вырвет, — перецепил, стоит.
— Отойди, — отошел.
— Да поддай же ты ее, чтобы она на машину по длине пришла, — поддал, стоит.
— Снимись с ручника, тормоз, уйди из под плиты, — ушел.
Казалось, что на два года он выключил сознание, его мозг впал в анабиоз, в отличии от тела, которое все время требовало питания. Владимир Гажийский был тихим интеллигентным парнем, с ним можно было поговорить о разном, был он безобидным и добрым, просто армия не предоставляла возможности демонстрировать именно эти его качества. Хорошим специалистом он станет позже.
Быстро наладились мои отношения с командиром-бригадиром, он понял, что может на меня положиться и он ложился. Благо заданий на день было несколько, Алик отбирал несколько человек на другие работы, а меня назначал старшим и с несколькими помощниками отправлял разгружать-загружать плиты, сам же, озадачив всех работой, просто линял и занимался своими делами, если, конечно, наша гражданская начальница отсутствовала, а она почти всегда отсутствовала.
Работы свои мы, в крайнем случае, часам к четырем заканчивали, собирались в вагончике, заваривали чай, курили и играли в карты, если было время расписывали «пулю», а нет — быстро в «кинга» или в «треньку». А время обычно было, мы просили дядю Яшу раньше шести за нами не заезжать. А порой, и часто, он нас просил добраться до части своим ходом, значит левак у него вечером или гешефт, как он говорил, мы были не против. На трамвае до Молодой Гвардии, а там любым автобусом.
Патруля мы не боялись, у нас были маршрутные листы, выданные на три месяца и позволяющие свободно передвигаться по Одессе и области. Конечно, если бы патруль поймал кого-нибудь из нас в выходной день в Одессе, то проблемы бы были и проблемы большие. Потому то комбат и держал состав нашей бригады под своим личным контролем, старался, чтобы люди у нас были адекватные, к идиотизму не склонные и добро ценящие.
Часто мы пользовались общественным транспортом. Помню едем мы, такие военные строители, в трамвае, стоим конечно за поручень держась, и ведем с Леней великосветскую беседу о теме свободы в «Мастере и Маргарите» Булгакова. Леня знал всё, всегда имел собственное мнение, удивительным образом всегда противоположное собеседнику, но это так к слову. Люди, как нам казалось, с удивлением и уважением на нас оглядывались — как же, такие умные солдатики. Не забудем, что на дворе 1984 год, осуждали эту книгу, как Солженицына, миллионы, а читали только единицы. Ленчику нравится внимание, он громок и велиречист, он уже больше работает на публику, что называется «Остапа несло…».
— Следующая остановка «Дома Центролита», — скрипучий голос из динамика.
— Леня, а что за странное название «Дома Центролита»? — сбиваюсь я с темы.
— Тебе послышалось, не «дома», а «дом центролита». Здесь у нас находится Центральный дом литераторов, — тоном знатока снисходительно так отвечает мне Леня, но я вижу, что люди с ухмылкой уже открыто оглядываются на Леню. Догадываюсь, что Леня не в курсах.
— Трепло, какой «дом литераторов»? Одессит хренов! Это дома литейного завода Центролит, что справа на повороте перед Кулиндорово, — возмущенный до глубины души Баранов.
— Это шутка, ты что не понимаешь? — обескураженный своей оплошностью Райнов.
— Да, ты вообще Одессы не знаешь!
— Я Одессы не знаю?! Да я всю жизнь здесь живу, не то, что ты, москаль львовский!
— Да, ты вообще из Кишинева!
— Что?!! Саша, мы с тобой сейчас будем драться!
— Ты со мной будешь драться, а я тебя буду бить! — выдал Сашка фразу, зажившую самостоятельной жизнью впоследствии.
А по вечерам в части нас ждали деды и «отбой-подъем», маршировка по взлетке, гусиный шаг, «дембельский сон» в хоровом исполнении и уборка, уборка, уборка. А иногда и наряд на кухню. Я всеми силами старался избежать попадания на «дискотеку» или мытья пола в огромном зале, хотя такое мытьё и позволяло познать понятие бесконечности, что, несомненно, было полезным для физика. Вместо этого я старался попасть на чистку картошки. Хоть и сидели мы в холодной комнате, чистили гнилую, вонючую картошку до самого утра, но проходило это под сигаретку и в доброй беседе. Деды, которых всенепременно направляли в наряд вместе с салабонами — а иначе кто же обеспечит выполнение фронта работ, расставив нас по местам, сами уходили по своим великим делам — жарить картошку и чифирить. Мы оставались одни, и текла беседа. Несмотря на бесконтрольность, к работе мы относились ответственно, так как нам объяснили, да мы и на собственном примере осознали, что работаем для себя же. Немногочисленность нашей войсковой части наглядно демонстрировала причинно-следственные связи между качеством собственной работы и наличием гнилой картошки в тарелке. Для сознательных салабонов, конечно. Хотя тупых тоже хватало.