Глаза у Крассовского уже увлажнились в нетерпении. Я бы предпочел сначала заселиться, но не дал мой друг разложить вещи.
— Доставай.
Достал. Присели. Разлил по полному стакану.
— Ну, чтоб наиболее и… как грится, тем не менее… — любимый тост Сашки.
Я опрокинул в себя стакан, утерся рукавом. Сижу и наблюдаю за другом, который медленно, не отрываясь, с любовью вливает в себя вино мелкими глоточками. Его, слезящиеся от удовольствия, глаза блуждают в соответствии с углом запрокинутости головы по стенам, по шкафу, потом по потолку. Пуст стакан. Медленно его взгляд опускается вниз и на уровне моих ног замирает. У меня такое впечатление, что Сашка хлебнул стакан жидкого азота — глаза его начали выдавливаться наружу неудержимым давлением изнутри.
— Что это? — его палец четко указывал мне между ног.
— Саша, ты меня смущаешь, — я посмотрел вниз. У меня между ног стояли женские босоножки, — Хм… хотя… Здесь же даже супружеские пары расселяют, если у них путевки в восьмиместную каюту. Здесь муж, а жена в другой.
— Ага. А почему её вещи здесь?
— Ну мало ли. Ключа от её каюты не было, например. На экскурсию спеши… — мой взгляд наткнулся на женский платочек, висящий за спиной Крассовского, — не может быть..!
Я поднялся и открыл шкаф. Он был полон женской одежды. По новому мы осмотрели каюту, всюду глаза натыкались на следы пребывания женского пола.
— А ну пошли в музсалон! Здесь ошибка какая-то.
— Как он тебя попутал, не представляю, хотя фигурка у тебя ничего… — подхихикивал сзади семенящий Крассовский.
В музсалоне ничего не поменялось, с той же кислой миной сидел затейник. Сашка тормознулся в дверях, а я на нервах подскочил к столу:
— Вы меня куда определили?!
— Чаво?
— Вы куда меня поселили?
— А куда?
— В сто двадцать восьмую.
— Ну?
— Так она же женская!
— Не может быть.
— Проверьте.
Он стал рыться в документах, перекладывал бумажки, важно смотрел на чертеж судна. Я не знаю, с какого надо было быть бодуна, чтобы забыть такое, но только минут через пять он выдал:
— Ну да. Все правильно. У вас совмещенная каюта.
— Что-о-о! Как это — сов-ме-щен-ная!?
— А раньше приезжать надо было, — скандально запричитал неожиданным фальцетом директор, — вы последним зарегистрировались, мест уже нет и вы попали в совмещенную каюту. Путевки ж не по половому признаку продают. Куда я вас расселю? Нет мест.
— Вот это да…!
— Пустили козла в огород, — надрывался от смеха сзади Крассовский.
— Зато у вас не полное заполнение, только шесть пассажиров на восемь мест.
— Вот за это спасибо! Гуляй, значит, не хочу! И кто у меня соседи?
— А я что всех упомнить должен?
Я грюкнул дверью. Пошли мы со смеющимся Сашкой назад в каюту.
— Не, ну ты везунчик!
— А вдруг кикиморы старые? Пенсионеры?
— Да ты на туфли посмотри! Какие пенсионерки? Клевые чувихи! Представляешь пять чувих и ты!!! Полный писец! Пост наведения какой-то!
Мы допили вино и уехали погулять по городу. Вечером к отправлению корабля проводить меня приехали родители с внучкой — моей племянницей. Она сидела на руках у бабушки, тянула ко мне ручки и голосила на весь речной вокзал:
— Папочка, не уезжай!
Бабушка научила. Пошутила. Верхняя палуба была забита туристами и все на меня смотрели с удивлением. На меня вообще обращали внимание: на голове дикий одуванчик, прическа «а-ля Николай Гнатюк», необычная одежда, а одет я был в рубашку и штаны из одного материала — тонкого велюра стального цвета, мама пошила. Шик, Элит-Классик!
Сцена с голосящей дочкой запомнилась многим.
Отошли, начинались традиционные танцы, а мне не терпелось повстречаться с моими соседями. Я покрутился на палубе, осмотрел публику и спустился в каюту. В каюте собиралась к выходу в свет девушка. Лет двадцати восьми-тридцати, наверное. Симпатичные огромные глаза на выкате, достаточно стройная, но тип откровенно не мой. Был август и я на палубе заприметил другие, более свежие экземпляры. Я вежливо представился:
— Геннадий. Геной меня зовут.
— Белла. Простите Геннадий, а что вы здесь делаете?