— А кто мою тележку катать будет?
— Брось ее, все равно так будет быстрее, а то каждый из нас останавливается и тратит кучу времени на поворот.
Бульба только улыбался в свои усы. С тех пор он с радостью встречал меня, если я с бригадой опять оказывался на холодильнике. А мы были и не против, кто ж откажется от хорошего куска мяса с бульоном и самогонкой! Здесь же и то и другое было всегда.
Эх, была же жизнь! Стабильная, простая и понятная.
Осень 1984
И снова комсомол
Еще на стрельбище я обратил внимание на незнакомого мне прапорщика — голубоглазый, белобрысый, с круглым озорным, мальчишеским лицом, роста среднего, но плотный, фуражка висит на самом затылке. Нашим офицерам строевики дали пострелять из пистолетов, так этот прапорщик всех задевал, вызывал на спор и стрелял, картинно закинув за спину левую руку, не только лихо, но и метко, судя по одобрительным возгласам строевиков. Ни дать, тебе, ни взять, Дантес на дуэли.
Балакалов. Еще один тезка, прапорщик Гена Балакалов. С ним я познакомился, когда пришло время платить по счетам — выступать на первом для меня трибунале в качестве общественного обвинителя. Балакалов был освобожденным секретарем комсомольской организации части, политическим замом майора Кривченко. А не встречал я его со стрельб потому, что он был на комсомольском съезде всей Советской Армии, а затем месяц в отпуске.
— Ты до завтра набросай свое выступление в трибунале, мы с тобой его подкорректируем и вперед!
— Виноват, товарищ прапорщик! Как же я напишу, если я ни самого подсудимого не видел, ни дела его не читал?
— А на фига оно тебе надо? Убежал из части твой товарищ, преступление налицо, ты же его осуждаешь, как комсомолец?
— Осуждаю, наверное, но…
— Отставить «но»! Выполняйте приказ, товарищ солдат!
— Есть! Разрешите идти, товарищ прапорщик?
— Ген, ну чё ты мне мозги ебешь? Ну дернул чушок, ну поймали его за жопу аж по месту жительства. Что здесь можно изменить?
— Он же не из части дернул, а с командировки, а там, говорят, сплошной беспредел. Его же затравили, товарищ прапорщик.
— А чего ж он по уставу к командиру не обратился?
Что здесь скажешь? Разговор двух слепоглухонемых.
Выступление я написал, мы его почти даже не корректировали, его отличал универсализм, такое выступление со стороны общественного обвинителя можно было зачитать в адрес и самовольщика, и насильника, и убийцы.
За день до трибунала я как последний идиот залил себе хэбэшку зеленкой. На разгрузке разбил себе пальцы левой руки. Дело совершенно обычное. В вагончике в левую руку я взял флакончик с зеленкой, правой вынул пробку, смочив её предварительно встряхиванием. И приложил пробку к поврежденным костяшкам пальцев левой руки, перевернув при этом флакон на себя. Повторите эти действия хотя бы мысленно, это просто. Получилось? Ну не придурок?
Старшина так смеялся, что и ругать толком не мог. А что ругать, если все равно замена за мой счет? Но времени подготовить новую хэбэ у меня не было. На трибунал мне подогнали, подходящую по размеру одежку, да только позорного ефрейторского звания. А само первое заседание трибунала у меня из памяти стерто, наверное мой стыд сделал это. Ничего не помню, только в конце, когда председательствующий объявил приговор — два года дисбата, помню, как на меня накатило, я вдруг ясно осознал, что принимал участие в решении судьбы реального человека. И это не игра, не спектакль, парню теперь в течении еще четырех лет свободы не видеть и то, если он выживет в первые два года, что крайне сомнительно. Меня крепко придавило.
Очень скоро с Балакаловым мы подружились, мужик он был умный, старался быть справедливым, за дело тоже болел. И уговорил он меня избраться комсомольским секретарем роты. Вскорости дело было сделано, в октябре я стал вождем передовой молодежи, оплота, так сказать, коммунистической партии. А вот свое первое, после моего уже избрания, комсомольское собрание, в отличии от первого трибунала, я помню хорошо. Дело было так.
Утром на разводе уже по походке комбата, когда тот летит сцепив зубы, а свита за ним не поспевает, мы поняли, что он не на шутку рассержен. За отсутствием начальника штаба, командовал разводом Кривченко:
— Батальон, смирно! Равнение на середину! Товарищ майор, батальон…
— Отставить, майор! Батальон, слушать сюда! У нас ЧП! Я получил письмо из политуправления округа! Это письмо нашего солдата. Послушайте, что пишет этот мудак. Я зачитаю только то, что подчеркнуто красным, — комбат начал захлебываться от крика, потрясая на ветру письмом перед строем, — но здесь все письмо, как прошитый пулеметной очередью красноармеец, …блядь, слушайте: «Привет, у меня все по старому, только анаша закончилась, но зато бухаем мы не просыхая. Капитан Царьков, чтобы, типа, залетов по дороге не было, приказал бромбус прямо в нашей столовке варить…»