— А деревья?
— Сухое давно уже все попалили, а сырое не горит.
— А чего ж тебя не поменяют, чего ты стал вечным дневальным?
— А я в первый же день, сука-падла, ногу вывихнул.
— Так вернулся бы в часть.
— Ага, отсюда вернешься… ты бы сам, Геша, Бога молил, чтобы вернуться.
— А мне то чего, белье поменяю и назад.
— Ну-ну, — Геныч с сожалением посмотрел на меня.
Маленький грязный заморыш на меня красавца в парадной форме одежды.
Предчувствуя недоброе, пошел я и нашел дядю Сашу.
— Дядь Саш, ты смотри без меня не уезжай.
— Дык, я ж чего, вместе приехали, вместе и уедем.
— Нет, ты дядь Саш, если скажут, мол, езжай сам, скажи приказ у меня, только с Руденко вернуться могу.
— Ну ладно, — не очень уверенно.
А вскорости подъехала бортовая машина и из нее высыпали наши бойцы, первыми деды, среди которых было много незнакомых мне взрослых заросших, небритых мужиков. Из кабины вылезли капитан с прапорщиком.
— Строиться, распиздяи!
Отряд нехотя медленно построился в две волнистые шеренги.
— А это что за чмо в парадной форме?
Капитан показался мне не совсем трезвым или обкуренным, его мутно-голубые глаза были совершенно пустыми, взгляд не сосредотачивался.
— Военный строитель рядовой Руденко. Направлен к Вам для смены постельного белья.
— Это ты каптёрщик в четвертой роте, что-ли?
— Так точно, товарищ капитан, — признаваться, что я уже не каптёр, я не стал.
— Ну вот и прибыло к нам могучее подкрепление, — обратился Адаменко к строю.
Строй одобрительно загудел:
— Одним салабоном больше, класс!
— Никак нет, не могу, товарищ капитан, у меня приказ вернуться.
— Ну если повезет, когда-нибудь и вернешься. Стать в строй, солдат!
— В какой строй?!
— Секи сюда, нерусский, ты в этом строю уже расквартирован. В строй, я сказал!
— У меня нет с собой умывальных принадлежностей. Я зубы не смогу почистить, — для меня это звучало очень серьезным доводом.
— Пальцем почистишь, если в жопе ковыряться не будешь! — капитан.
А сзади вдобавок из строя:
— У меня есть для тебя зубная щетка. Кожаная! — «острый» юмор строй поддержал счастливым хохотом.
— Я лицо материально ответственное, мое дело поменять по счету и сдать грязное белье старшине, — я продолжал стоять на месте, я хватался за соломинку.
— А ты слышал, хуй обуревший, что в армии выполняется последний приказ?
— А на чей лицевой счет запишут недостачу, на ваш? — я шел ва-банк.
Десять секунд капитан не моргая смотрел на меня, переваривая вопрос.
— Рядовой Охуенко…
— …Руденко…
— А мне по-ху-уй! Равняйсь! Смирно! Рядовой Охуенко, слушайте мой приказ: белье поменять и сдать рядовому Талиеву! Вы остаетесь в моем распоряжении, а Талиев завтра на этой же машине уезжает в часть, где и сдаёт белье старшине четвертой роты. …Стать в строй! — заорал он в конце.
Делать нечего, я стал в строй в первую шеренгу и сразу получил удар по почкам, а потом по затылку. С меня сорвали фуражку и вместо нее нацепили грязную, засаленную пилотку. Не привык я к такому обращению, однако развернувшись, увидел несколько наглых невинных ухмылок, а вот фуры своей ни на ком я не увидел. Адаменко все это наблюдал, но его это только развлекло.
— Разойдись, распиздяи! Меняйте белье во втором домике. Каптерщик, спать будешь в первом со свинопасами.
Я с помощью Геныча приволок тюки с чистым бельем во второй домик, там было очень темно. Меня просто оттолкнули от кучи и сколько я не пытался управлять процессом, ничего не получилось. На меня никто просто не обращал внимание, деды выбирали себе лучшее, меняли, брали сколько хотели, салабонам вообще ничего не досталось. Да они и не пытались. Атмосфера в домике была очень угрюмой, нависающей, тем более, что и освещения не было. Сквозь меленькие грязные оконца вечернее солнце дороги себе не находило или, может быть, брезговало.
С сильно похудевшими кулями с бельем я поплелся к новому пристанищу. В первом домике оказалось несколько моих знакомых, в том числе и Леня Райнов. Он мне сделал маленькую экскурсию. Домик был разделен на две части: ближнюю к входной двери и дальнюю. В первой, в большей части было светло, много окон, как на веранде и койки стояли свободно. Во второй широкой, но не глубокой части окон не было вовсе, а койки стояли просто в один ряд, впритык друг к другу, как нары в концлагерях, освещение предусмотрено не было.