Оба мужика отлетели назад за уровень нашего купе, а в просвете возникла жирная, огромная фигура, которая полностью собой закрыла проход от перегородки между нашими купе до перегородки между боковыми местами. На жирном лице сияла дебильная улыбка. Дебил свои руки положил на верхние полки нашего отсека и бокового места. Мужики оказались не робкого десятка и бросились на фигуру и похоже, что вдвоем без труда одолели бы её, но дело в том, что драться в вагоне, в определенных местах по крайней мере, могут только двое противников, большему числу не развернуться.
Жирный опираясь на руки, неожиданно ловко для своего грузного тела, подтянулся и что есть силы ударил ногой первого в грудь. Тот рухнул, а жирный, не останавливаясь, сделал один шаг и прыгнул на грудь и живот поверженного соперника, в нужный момент поджав и выпрямив свои ноги для придания им максимального ускорения. Удар был страшным. У жирного явно был опыт драк в ограниченном пространстве и бил он не давая шанса противнику подняться, по крайней мере, в этот день. Вообще было такое впечатление, что тормоза у людей полностью отсутствовали.
Фигура второго исчезла из нашего поля зрения, он убежал в начало вагона. Жирный, находясь напротив нашего купе, повернулся к нам и сделал страшную рожу, затем показал пальцами «козу» и оскалился:
— Не-е с-сцать! Лекарь мелких не обижает, — ушёл.
За телом мужика пришли сержанты. После их ухода появился старший лейтенант, голос у него заметно дрожал:
— Ну, вот что урки! Или вы утихомиритесь и я беру ответственность на себя, довезу вас до части или я вызываю наряд и вы все назад в зону — мужика вы уделали.
— А нам всем лучше в зону, чем в армию. На тюрьме мы дома. Так что ты, старлей, жуть не нагоняй[16], а бухни с нами и не обижайся, — видно, они опять добрые, их настроение двигалось по спирали.
— Пить я с вами не буду. В части позже поговорим, не успокоитесь — сгною, сучары бешеные! — последнее как бы про себя.
В ответ смех и свист, старлей ушел.
Свет в вагоне погасили, но глаза режет, я засыпаю… Удар в перегородку:
— Суся, ты будешь в рот брать, блядь, или нет? Соси давай.
— М-м-м.
— Рот открой, фуфломётина, рот открой, я сказал!
Удар, моя голова опять отскочила от перегородки. Суся? Это значит, наступает последняя фаза, если они уже своих насилуют. Я встал.
— Ты куда? — с испугом шепотом спрашивают мои студенты.
— Не могу, сил нет больше, спать хочу.
— Ну и…?
— Место пойду поищу, — я забрал свою сумку и вышел в проход, очень не хотелось, очень страшно было поворачиваться спиной к кошмарному купе.
Свободных мест видно нигде не было. Вернуться назад, идти к ним лицом было еще хуже. Встретиться глазами — возможным мне не представлялось. Шансов после этого у меня бы не было. Мы были разобщены и деморализованы, во всем вагоне стояла омерзительная вонь подавленности и страха — кто следующий?
В третьем от начала купе я увидел свободную третью, багажную полку. Свободной, конечно она быть не могла, место козырное, так как сидеть на ней было невозможно — она была под самым потолком — место это было лежачим и понятно, что хозяин этого места сейчас просто сидел со всеми внизу. Ребята, практически в полной темноте, тихо перекусывали.
— Пацаны, я из «двадцатки», мы дежурили по кухне, ночь не спали. Сил нет — спать хочу. Дайте прикорну у вас на третьей, а как понадобится, вы меня толкните, я освобожу.
— Извини, брат, моя это полка, я уже сам спать собираюсь.
Ни шанса. Я даже не стал канючить, что я женился только пару дней назад: «Ну вы, мол, должны понимать, пацаны…» — хотел, но не стал. И бесполезно, и стыдно. Но тут, должно быть ассоциативно, я вспомнил о тещином гостинце:
— Так я ж не за так. С меня пляшка вашему столу! — я вынул бутылку.
— Водяра?! Вот это да, это подогрев! Давай земеля, лезь кемарь[17], считай часик у тебя есть, — обрадовались парни, видно их выпивку давно отмели[18] оголтелые.
— С нами буханешь? — напрасный вопрос.
В одно движение я оказался наверху. Последнее, что слышал:
— Ты можешь сообщить бригадиру, чтобы он с той стороны поезда закрыл наш вагон? Мы туда уже не пройдем, а я боюсь, что они рано или поздно ломанутся к гражданским в соседние вагоны. И тогда будет полный пиздец! — это наверное кто-то из офицеров нашему проводнику. И снизу только последние слова, но тихо:
— …это бакланье[19]… …беспредельщики… …уроем в части… …да мы….
Оглушительная тишина. Я проснулся, проснулся, наверное, от этой тишины. Вынырнул. Потом пришли звуки, обычные звуки ночного полустанка: гудки, отдаленные голоса селекторной связи, шипение воздуха из пневмошлангов. Я люблю эти звуки, они для меня очень уютные — дорога. Постепенно приходя в себя, начинал соображать, кто я, с «где я» получалось хуже — ну не может сто человек спать не дыша, тишина в вагоне была мертвая. Сюрреализм какой-то. Я повернулся и свесил голову, в неясном свете полустаночных фонарей увидел пустой вагон, абсолютно. В вагоне не было ни одного человека, кроме меня.