— Так сержант же их по уставу может ебать, как хочет.
— Это в части он их может ебать, а здесь они его. У него здесь одна задача — выжить. И у нас, кстати, тоже. Всё. Спим.
Заснуть было невозможно, если в нашем кубрике стояла напряженная тишина, я не слышал дыхания даже своих ближайших соседей, то в светлой комнате веселье шло во всю. А через полчаса раздалось:
— Каптерка! Сюда иди!
На онемевших ногах я вышел на свет.
— Ты «пулю» пишешь?
— …?!! Да.
— Давай, садись с нами.
Я был, мягко говоря, удивлён. И необычностью и неожиданностью предложения. Видели бы вы этих моих партнеров по преферансу. Глядя на их испитые, заросшие лица бомжей, подумать, что они умеют играть в эту, как мне казалось, интеллигентнейшую игру советского студенчества, было просто невозможно. Но меж тем мы, рассевшись на две составленные вместе койки, начали.
— Сдавай, каптёрка.
Я по-простому, дубово потасовал колоду, дал на снос с руки, раздал, поднял свои карты. Свои восемь я видел сразу.
— Счастье фраера светлее солнца, — машинально пробормотал я себе под нос.
Сергеич удивленно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Взял я девять по раскладу. Через кон третий игрок объявил мизер, в прикупе был туз с прокладкой. Мы «легли», расклад был классический. Я взял инициативу в свои руки, прорезал длинную масть, но третий ловушку заметил, не желая получить «паровоз», сразу отобрал две свои.
— Не очко его сгубило, а к одиннадцати туз, — откомментировал я.
На следующей сдаче я поднялся до семи, но в прикупе был «голый Вася».
— И бубна и трефа ему нипочем и принял он смерть от коня своего, — произнес я уже во весь голос, оставаясь без одной.
Постепенно я расслабился, стал по разному, с выкрутасами, месить колоду, продолжал выдавать стандартные преферансные прибаутки. Я был опытным игроком. Сергеич радовался моим удачам, как своим.
— О глядите, кони, человек нормальный попался. Хоть душу отведу! А вас учи, не учи, а у вас одни двойки, — настроение у него было самое, что ни на есть радостное.
— Эх, домой скоро, пацаны! Душа музыки просит. Шарик!
— Я! — без паузы, несмотря на позднее время, раздалось из соседней комнаты.
— Ко мне!
За моей спиной возник неведомый Шарик и доложил голосом Лени Райнова:
— Товарищ рядовой, военный строитель рядовой Шарик по вашему приказанию прибыл!
— Шарик, давай для начала что-нибудь наше.
Я в недоумении оглянулся, Ленька сложил руки как будто у него в руках была скрипка, кивнул головой, задвигал воображаемым смычком и подражая своим голосом голосу скрипки заиграл зажигательную молдавскую танцевальную мелодию. Мы продолжали играть в преферанс, а Леня продолжал «играть» нам на скрипке. От молдавских мелодий он перешел на классику. Периодически я узнавал то «Весну» Вивальди, то адажио Томазо Альбинони. Эклектика в кунсткамере! Полный сюр, Бунюэль отдыхает! Но было очень стыдно, удовольствия от игры я уже не получал.
Утром помятый, но очевидно протрезвевший капитан провел развод, на котором сообщил, что молдаване со свинарника и я могут возвращаться в часть. Надо только заехать на поле и загрузить два грузовика свеклой. Я с облегчением вздохнул, молдаване же, как оказалось, эту новость знали еще с вечера. Для меня свобода была уже близка. Теперь я начал догадываться, почему ко мне отнеслись так хорошо. Дело было не во мне, а, наверное, в каптерке, деды думали уже только о дембеле, они знали насколько им важны хорошие отношения сейчас с каптерщиком. Не знаю, как бы всё для меня повернулось, если бы мы вместе оставались на этой дикой командировке еще на неделю. А по дороге на поле дембеля всё время били сержанта, не сильно, но регулярно тот получал тычки со всех сторон, деться куда-нибудь от своих мучителей в забитом людьми кузове он не мог. Всю дорогу он провел на ногах, присесть ему не давали. Ад.
На прощание Леня попросил меня помочь ему съехать с этого лагеря «труда без отдыха». Я обещал. В части рассказал старшине, что Леня уронил в колодец очки и уже десять дней ничего не видит. Я знал презрительное отношение Корнюша к дуболому Адаменко. Корнюш завелся и через день Ленчик был в части. Самые его страшные дни в армии миновали.
Интересно, вспоминает ли он эти дни на свекле там, у себя, на далекой на Сан-Францищине?!
В моё короткое отсутствие казарма преобразилась. На половине спального помещения стояли двухъярусные кровати, телевизора не было, зеркала с колонн были сорваны.