Вексфорд кивнул:
— Самое обидное, что мы даже не можем гордо удалиться, выразив тем самым свое глубокое возмущение. Он нам нужен больше, чем мы ему. Времени у него остается в обрез. Кстати, «обрез» — это ружье с отпиленным стволом, но тем же словом, не понять почему, мы обозначаем нехватку времени. — Он допил кофе, вздохнул и сказал: — Ты помнишь этот геморрой, Кэллума Чэпмена? В общем, он… А вот и наш строптивый свидетель, или я очень сильно ошибаюсь.
Как и предсказывал Бёрден, Дженнингс был совсем не таким, каким они его представляли. А вот в них самих, видимо, действительно легко было узнать полицейских, в этом Вексфорд не ошибся: Дженнингс направился прямиком к их столу. Это был худой мужчина, выше среднего роста, он сел рядом с Бёрденом, напротив Вексфорда. По словам отца Джоанны, ему было тридцать два года, но выглядел он значительно моложе, хотя на затылке уже обозначилась лысина, которую он старался прикрыть волосами. Он чем-то смахивал на маленького проказника или, скорее, на Питера Пена: такое же ребяческое выражение лица, большие глаза, маленький вздернутый носик, губы, похожие на бутон розы. Светлые, слегка волнистые волосы были густыми спереди, кустились на висках, кончики спадали на уши.
— Что вас так задержало, мистер Дженнингс? — Тон Вексфорда был любезнее слов.
— Прошу прощения за опоздание. Никак не мог вырваться. — Голос, на удивление, был глубоким и несомненно мужским, хотя румяненьких щечек Дженнингса никогда не касалась бритва. — Только с боем. Моей… э-э… истории не поверили.
— Вашей истории? — переспросил Бёрден.
— Да, именно. — Подошла официантка. — Мне один из ваших эспрессо с горячим молоком и корицей, пожалуйста. Хорошо, лучше я вам объясню. Знаю, вам все это кажется странным. Дело в том, что — господи, мне так неловко об этом говорить, — но дело в том, что моя подруга — ее зовут Вирджиния — она ужасно ревнива. Просто патологически ревнива, хотя я не должен так говорить, это нехорошо.
— Ну, мы ей не скажем, — с серьезным видом подхватил Вексфорд.
— Да нет же. Я знаю, что не скажете. Но дело в том, что она никак не может смириться с тем, что я был женат. То есть, если бы я овдовел, она бы себя так не вела. Но я, как вы знаете, всего лишь разведен, она мне запретила даже упоминать… э-э… имя Джоанны. Вы сейчас поймете, насколько все ужасно. Ей становится дурно, даже если она просто прочтет имя «Джоанна», а если встретит кого-нибудь с таким именем… Ну, наверное, в каком-то смысле мне это должно льстить — ну да. Мне повезло, меня так сильно любят.
— Когда-то и меня так любили, — пробормотал Вексфорд. — Насколько я понимаю, мистер Дженнингс, вы хотите сказать, что отказались принять нас у себя дома только потому, что там находится ваша подруга, которая была бы оскорблена предметом нашего разговора?
— Вы правильно меня поняли, — восхищенно проговорил Дженнингс.
— И чтобы встретиться с нами вообще, вам пришлось придумать какой-то веский предлог, иначе вы не смогли бы… э-э… выйти из дома в одиннадцать часов утра? Так? Хотя вам, конечно, виднее, мистер Дженнингс. — (Любой разумный мужчина уже давно сбежал бы от такой Вирджинии, подумал про себя Вексфорд.) — А сейчас давайте перейдем к делу. Вы не могли бы рассказать нам о своей бывшей жене? Какой она была, какие у нее были интересы, увлечения, привычки. — А потом любезно добавил: — Не волнуйтесь. Здесь вас никто не услышит.
Но Дженнингс не был разумным. Об этом говорили хотя бы его нежелание и неспособность противостоять тирании. Но он неплохо проанализировал характер Джоанны, даже несмотря на то, что во время разговора несколько раз оглядывался через плечо, словно боялся, что Вирджиния вдруг материализуется у входных дверей. Вексфорд, ожидавший ответа вроде: «Ну, она такая же, как все», был приятно удивлен.
— Мы познакомились в университете. Она училась в аспирантуре на отделении современных языков, а еще изучала экономику. Полагаю, многие считали нас слишком юными для начала совместной жизни, но мы все равно сошлись. Нам обоим было по двадцать три года. Она хотела работать в школе в Кингсмаркэме. Там живет ее отец. Мать ее умерла. Джоанна очень талантливая. Иначе бы она и не получила такую работу в двадцать четыре года. Очень… э-э… решительная. Я хочу сказать, что у нее почти обо всем есть свое строгое суждение. Да, еще я назвал бы ее импульсивной. Если уж она чего хотела, обязательно добивалась, да она и сейчас такая. Думаю, я был влюблен, что бы это ни значило — а я не цитирую никого из известных людей?
— Принца Уэльского, — ответил Бёрден.
— О, правда? В общем, должно быть, я был влюблен в Джоанну, потому что она не… Я пытаюсь объяснить, что на самом деле она мне никогда не нравилась, она не была приятной в общении. Да, она могла быть милой, когда ей что-то было нужно, но человеку, которого она выбрала — ну, скажем, для того, чтобы жить вместе, — она могла причинить немало боли. Очень своенравная, если вы понимаете, о чем я. Когда мы только познакомились, меня удивило, что у нее нет друзей. Хотя это не совсем так. У нее были приятели, один или два, но, когда мы стали жить вместе, я понял: это были слабые люди, позволявшие Джоанне вертеть ими, как ей захочется. Она не могла дружить на равных, ей всегда надо было доминировать.
Дженнингс настолько ушел в описание характера и наклонностей бывшей жены, что уже не мог остановиться. Он даже перестал оборачиваться на дверь всякий раз, когда кто-нибудь заходил в кафе «Девяносто Девять». Вексфорд его не прерывал. Любые вопросы могли подождать.
— Мы решили пожениться. Не знаю почему. Оглядываясь назад, я все еще не могу понять, почему. Ведь даже тогда я знал, что она устроит мне сладкую жизнь, осмелься я в чем-нибудь ей перечить. Только она была права, а остальные должны были просто соглашаться с ней, особенно я. Может, я думал, что больше никогда не встречу такую умную и активную женщину, как Джоанна. Никого, в ком было бы столько же энергии и — да, напористости. Целый день она чем-то занята, встает ни свет ни заря — в полседьмого утра, постоянно, даже в выходные, потом принимает душ, одевается — хотя вам, наверное, не нужно все это. Короче, я думал, что после нее уже не смогу себе кого-нибудь найти. Что ж, я ошибался, но тогда еще не знал об этом.
Такая фраза могла бы стать неплохой эпитафией не на одном надгробии, подумал Вексфорд. Он ошибался, но тогда еще не знал об этом.
— Мой отец купил нам дом в Помфрете. Он умирал тогда, но сказал, что у меня должен быть дом еще при его жизни. Он умер через два месяца после того, как мы поженились. Джоанна работала в школе в Кингсмаркэме — в школе «Хэлдон Финч», если быть точным — а я в одной из лондонских фирм. Ездил туда-сюда. А вы не хотите еще кофе? Я бы выпил.
Вексфорд и Бёрден кивнули. Они опасались, что, если не станут таким образом тянуть время, Дженнингс может вспомнить о нем и уйти. Он сделал знак официантке.
— На чем я остановился? Ах, да. Я часто слышал, что с человеком можно прекрасно ладить, если просто жить вместе, но после свадьбы все меняется. Может, оно и так, но дело в том, что мы с Джоанной уживались только тогда, когда я со всем соглашался и плясал под ее дудку. К тому же не стоит забывать о сексе… — Он замолчал, когда официантка подошла принять заказ, бросил взгляд на часы и сказал: — Я обещал Вирджинии, что буду отсутствовать не больше полутора часов, так что у меня еще есть немного времени. Да, секс. Хотя будет ли вам это интересно?
Вексфорд кивнул.
— Что ж. Поначалу все было довольно хорошо, то есть когда мы только познакомились, а потом и эти отношения стали сходить на нет, еще задолго до свадьбы. Кстати, наш брак длился всего полгода, и все это время секса между нами почти не было. Не думайте, что я всегда хотел быть под ней.
Не очень подходящая фраза, если принять в расчет, о чем идет речь, подумал Вексфорд, но Дженнингс, кажется, не понял, как прозвучало сказанное.
— Как раз наоборот, я пытался объясниться с ней. Действительно пытался. Ну, я был нормальным здоровым двадцатишестилетним мужчиной. Но, как я уже говорил, Джоанна никогда не считала нужным притворяться. Никогда. Она так прямо и сказала: «Ты мне разонравился». Она сказала: «Ты уже начал лысеть». Я ответил, что она, должно быть, чокнулась. В нашей семье мужчины рано лысеют. Ну и что? Думаю, мой отец уже был лысым, когда познакомился с моей матерью, а ему было всего тридцать. Однако это же не помешало им родить троих детей.