– Свидетель… – прошипел Эйхе. – ты, Михаил Петрович, как ребёнок… не знаешь что делать с такими свидетелями?
– Поздно. Ежов делом Чаганова занимался, – Фриновский спокойно прикурил. – я не в курсе был.
– А я смотрю, тебе всё равно! – Взрывается Постышев, видя реакцию собеседника. – Как будто не твоё это дело…
– Не кипятись, Павел Петрович, – Рудзутак снимает очки. – и обвинениями не бросайся. Давайте лучше обмозгуем, что нам делать сейчас. Дело Чаганова сейчас – ключевое. Голоса в ЦК почти поровну разделились. Вдруг при следующем голосовании чаша весов в другую сторону качнётся? Надо перед заседанием поговорить с людьми, рассказать что Чаганов свою любовницу убил, а Киров его выгораживает. Намекнуть, что, мол, покушение на Кирова тоже из-за бабы было, что вертеп у них в Смольном был.
– Пусть он на следующем заседании выступит, – Постышев подался вперёд, тыча указательным пальцем на Фриновского. – Обскажет всё и заявит, что он не согласен с решением прокурора и что свидетель – липовый.
– Вы меня в свои интриги не впутывайте, – разозлившийся комкор выливает себе в рюмку остатки водки из графина. – мы как договаривались? Моя задача – не допустить того, чтобы Сталин с Ворошиловым ЦК не разогнал. Так же, Станислав Викентьевич?
– Тоуарищ Фриноуский, я посмотрю, на дуух стульях уседеть хочет? Не получится. У туоём положении. За смерть наркома унутренних дел кто-то должен отуетить…
Эйхе и Хрущёв быстро переглянулись, Фриновский залпом выпивает стопку и резко ставит её на стол.
– Так что ты не рыпайся, Михаил Петрович, – Постышев встряхивает пустой графин. – выскажешь, так сказать, своё мнение…
– Вы моё мнение, товарищи, знаете, – вступает в разговор, молчавший до этого, Розенгольц. – все эти интриги, нерешительность и трусость до хорошего не доведут. Надо убирать Сталина. Без него все эти Кировы и Ворошиловы – ничто… пустота. Струсил в тридцать четвёртом Зиновьев, слишком близки мы с ним были, а я предлагал… одновременно в Ленинграде и Москве ударить. Себя предлагал… когда ещё Сталин один в Кавалерский корпус кино смотреть ходил…
Глаза Хрущёв округлились, Фриновский уставился на хозяина квартиры, как будто впервые его увидел.
– Что ты сейчас то предлагаешь? – Раздражённо прерывает Розенгольца Рудзутак.
– А то и предлагаю… похороны послезавтра на Новодевичьем кладбище. Сталин должен быть. Спрятать оружие среди могил не составит труда. Михаил Петрович узнает подробности: во сколько приедет? Где будет стоять охрана?
– Не будет его на кладбище. – Быстро отвечает Фриновский.
– Не будет, это верно, – соглашается Постышев. – он в ваш клуб приедет прощаться. Я – в похоронной комиссии. Постоит у гроба пять минут и уедет.
– Кто с ним у гроба стоять будет? – Глаза Розенгольца блеснули в сумерках.
– Каганович и ещё двое кто-то, не помню. – Трёт лоб Постышев.
– Погодите, товарищи, погодите! – В гостиной загремел голос Пятницкого. – О чём вы говорите? Я категорически против! Пора прекращать эту кровавую вакханалию. Заговоры, процессы, убийства, расстрелы… Неужели не ясно, что на на убийство Сталина они ударят наотмашь? Даже разбираться не станут.
– Я тоже протиу, – Косиор резко повернулся к Розенгольцу. – надо продолжать нашу линию: добиуаться большинстуа в ЦК и менять оппортунистский курс нынешнего рукоуодства. А их самих – под суд!
– Правильно, тоже за это, согласен… – собравшиеся согласно закивали, хозяин угрюмо промолчал.
– На этом усё! Решено. Расходимся по одному.
– Я – первый! – Облегчённо выдыхает Хрущёв.
Через пять минут в комнате остаются четверо: Розенгольц, Фриновский, Постышев и Косиор.
– Зачем ты при них заговорил? – Недовольно выпалил Постышев.
– Нарочно, – хозяин закрывает тяжёлые шторы и включает свет. – а то, я смотрю, некоторые уже завиляли хвостом. Назад дороги нет – мы все на тайном собрании обсуждали покушение на Сталина. Точка.
– Только не уыйдет так, что Никитка сейчас же побежит к Сталину?
– А тот ему вопрос: что ты вообще делал в такой компании? – Усмехается Розенгольц. – Да и не дурак он, понимает, что его слова никто из нас не подтвердит. Прослушка в наших домах не ведётся, так Михаил Петрович? (Тот кивает головой). Ну так как, товарищ Постышев, сможешь меня включить в одно время со Сталиным?
– Смогу, своя рука – владыка…
– А с вас, Михаил Петрович, пистолет, – хозяин квартиры испытыюще смотрит на застывшее лицо комкора. – передадите мне в зале.
Тот молча кивает головой.
Фриновский быстро выходит из подъезда, выскочивший с переднего сиденья машины сержант госбезопасности распахивает перед ним дверцу ЗИСа, почти перекрывшего узкий проезд со стороны улицы Герцена.
– На Ближнюю дачу. – Комкор поворачивается к сидящему рядом порученцу и говорит, понизив голос. – Ты помнишь, Петя, о чём мы утром говорили когда из Кремля шли?…
– Помню, Михаил Петрович.
– … Завтра, – смотрит на часы. – нет уже сегодня вечером, всё должно быть готово.
– Понял. Сделаю.
Москва, Кунцево, Ближняя дача.
22 июня 1937 года, 04:00
– Поужинать с нами не желаете, товарищ Фриновский? – Бодрый повеселевший Сталин оторвался от чтения докладной записки начальника ГУГБ.
– Нет, спасибо, товарищ Сталин, – тот с трудом разомкнул слипающиеся глаза. – мне бы поспать немного.
– Хорошо, – легко соглашается хозяин. – сейчас подпишете приказ о назначении Власика начальником Отдела Охраны и, второе, о выводе батальона особого назначения НКВД из Кремля.
– Кому прикажете передавать посты?
– Первому пехотному батальону училища ВЦИК, – подал голос, сидящий с противоположной стороны стола, Ворошилов. – к десяти утра казармы должны быть освобождены. Согласуйте все эти вопросы с начальником Разведупра Берзиным.
– Будет исполнено. – Фриновский вопросительно смотрит на Сталина.
– Передайте текст этого приказа – хозяин протягивает лист бумаги комкору. – по телефону оперативному секретарю… да не беспокойтесь вы так, товарищ Сталин своё слово держит. Закончите дела и увольняйтесь из органов по здоровью, получайте пенсию какую положено и катитесь в свой…
– Наровчат… – подсказал Фриновский.
– … лови рыбу, бей зверя. – Мечтательно продолжил Киров, потянувшись всем телом.
– … и будем считать, что вину свою вы искупили. – Заключил вождь.
– Спасибо, товарищ Сталин! – Фриновский поднимается со стула.
– В десять утра в Кремле встретишь Берзина, – напоминает Ворошилов. – чтобы всё гладко там прошло. Своболен.
Тянет руку, но вождь отворачивается от него к столику с телефонами, Киров с маршалом стали что-то вполголоса осуждать, и комкор потерянно, зажав в руке проект приказа, пятится к двери кабинета.
– Калинина, срочно… – Сталин опускает телефонную трубку на рычаг и весело говорит соратникам. – Что неужели никто не проголодался? Днём – не спится, ночью – не естся?
– Здравствуйте, Михаил Иванович, – Хозяин радушно улыбается, принимает пыльник гостя и собственноручно вешает его на один из бронзовых крючков настенной вешалки. – прошу прощения, что поднял вас с постели, но дело неотложное государственной важности.
– Понимаю, товарищ Сталин… – Калинин вешает на соседний крюк свою клюку, сверху кепку и приглаживает пятерней густые волосы. – других дел у нас не бывает.
Из просторной прихожий они проходят в столовую, где за длинным дубовым обеденным столом (на нём хрустальная ваза с южными фруктами и бутылка с вином) расположились соратники вождя: Молотов, Киров и Ворошилов. Все встают, подходят к вошедшему Председателю ЦИК СССР, здороваются за руку и возвращаются на свои места.
– Вот, товарищ Калинин, – Сталин возвращается из своего кабинета, примыкающего к столовой. – прочтите эту записку.
«Всесоюзный староста» молча достаёт из кожаного футляра очки в тонкой металлической оправе, подвигает к себе бумаги и начинает внимательно читать, изредка бросая тревожные взгляды на вождя, расположившегося во главе стола.