«Что так и будешь со стороны наблюдать как Сталин и Ежов отстраняют от руководства „ленинскую гвардию“? Чем тогда отличаешься от соглашателей-меньшевиков»? Зазвонил местный телефон.
– К вам товарищ Рудзутак. – Раздался в трубке голос секретаря.
– Пусть заходит.
– Здравствуй, Осип. – Поздоровался от двери посетитель, плотный мужчина лет пятидесяти с густыми чуть седыми волосами, высоким лбом и светло – голубыми глазами, вопросительно глядящими на хозяина кабинета сквозь стёкла пенсне.
– Говори спокойно, Ян, у меня здесь прослушки нет, мои ребята в этом деле – самые лучшие.
Тот в нерешительности останавливается на полпути посреди кабинета и замолкает.
Пятницкий остаётся стоять на месте, облокотившись о подоконник и насмешливо улыбаясь.
Ян Эрнестович Рудзутак, заместитель Молотова, славился своей медлительностью и нерешительностью. Латыш, сын батрака с двухклассным образованием, после революции 1905 года примкнул к большевикам, за что получил длительный тюремный срок, был освобождён Февральской революцией. Стал помощником Ленина после чего его карьера резко пошла в гору: с 1920 года – член ЦК, с 23-го секретарь ЦК, а с 1926-го – член Политбюро и заместитель председателя Совета Народных Комиссаров. Правда после семнадцатого съезда он резко потерял в политическом весе (видимо сказался недостаток знаний): понижен до кандидата в члены Политбюро, хотя и сохранил пост заместителя председателя СНК.
– Осип, я здесь по поручению товарища Косиора… – снова минутная пауза.
– Ян, ты будешь говорить зачем пришёл? – Делает страдальческое лицо Пятницкий.
– Да, конечно… – Опять молчание и затем резкий решительный выдох, как перед прыжком в воду. – Мы хотим на следующем пленуме исключить Сталина и его группу из Политбюро.
– Давно пора, но кто это мы? – Хозяин кабинета отрывается от подоконника. – Да ты садись, Ян.
Рудзутак, воодушевлённый ответом и оставаясь стоять, начинает сбивчиво объяснять.
– Косиор, Постышев, Чубарь и я из Политбюро… Каждый договаривается со своими людьми: Косиор – с людьми с Украины, Чубарь – здесь в Москве, Постышев – в Поволжье… ещё Эйхе в Сибири, Евдокимов на Кавказе и Хрущёв в Средней Азии.
– Сколько всего? – Нетерпеливо перебивает Пятницкий.
– Тридцать пять членов ЦК.
– Одного голоса, значит, не хватает для большинства… можете рассчитывать на меня.
– Этого мало, – Рудзутак снимает пенсне. – вдруг в решительный момент кто-нибудь струсит. Нужно хотя бы сорок человек.
– Понятно, – Пятницкий берёт за руку гостя и усаживает его на стул. – в ком я уверен? Тогда – Вильгельм Кнорин, мой начальник отдела в исполкоме Коминтерна, Исаак Зеленский, вместе работали в Московском комитете (Собеседник загибает пальцы), Гриша Каминский, тоже знаю по Москве, с Надеждой Константиновной могу поговорить, уверен – не откажет, Литвинов-? не знаю, как то я ему не очень доверяю. Всё. Со мной – пятеро.
– Значит будет у нас большинство, Осип! – Рудзутак водружает на нос пенсне и пытается подняться.
– Постой, Ян! Погоди! – Удерживает его Пятницкий. – Допустим вывели мы их из Политбюро, а дальше что? Они могут за месяц созвать Чрезвычайный съезд (чтобы он был действительным на Чрезвычайном съезде должны присутствовать по крайней мере половина делегатов предыдущего регулярного съезда), который, как пить дать, переизберёт ЦК. Ты даже не сомневайся, сталинские агитаторы за это время их распропагандируют и от нашего ЦК камня на камне не оставят. – Не имеют они права на Чрезвычайный, – Рудзутак впервые за время встречи улыбнулся. – уже три года прошло с 17 съезда. По уставу надо собирать обычный съезд. Новое Политбюро без сталинцев, которое мы выберем на пленуме, и наши секретари на местах будут контролировать отбор делегатов на этот съезд…
– А что если не захочет Сталин уходить? – Не сдаётся Пятницкий. – Прикажет Ежову и не будет никакого пленума, а потом проведут опрос по почте и выяснится, что все наши сторонники исключены из партии, а их дела переданы в суд.
– Это как раз возможно, – кивает головой Рудзутак. – поэтому и надо хранить наши замыслы и приготовления в секрете. На пленуме не настаивать, сидеть ниже травы, тише воды. И вести работу с Ежовым…
– С этим…? Вы с ним собрались вести работу? Он – прихвостень Сталина!
– Тут я с тобой, Осип, не согласен. Ежов – обычный приспособленец, пролезший в партию после Октября. Он готов служить любому, кто у власти.
– Тем более ему нельзя доверять!
– Никто его посвящать в наши планы не собирается. Поманим высокой должностью, попросим не вмешиваться в происходящее, а после победы выбросим на помойку за ненадобностью.
– Я бы, всё таки, Ежова со счетов не сбрасывал, – лицо секретаря ЦК побледнело. – хватка у него звериная. То что он сейчас творит в аппарате Коминтерна похоже на настоящую резню. Иностранные товарищи уже предлагают удавить этого гада.
– Удавим, Осип, когда время придёт, – Рудзутак поднимается со стула. – так и передай им. Нет, ничего не говори: запрети без всяких объяснений.
Москва, Миусская площадь,
Физический Институт Академии Наук.
Тот же день, 16:00
– Костя, отвезешь Вениамина Аркадьевича в СКБ и сразу обратно. – Водитель выскочил из машины, припаркованной на небольшом пятачке уютного внутреннего дворика у фасада серого двухэтажного здания, выходящего на тихий переулок, и распахнул заднюю дверцу «эмки» перед профессором.
После встречи с Вавиловым, директором физического института, на которой удалось договориться об аренде последних недостающих приборов для экспедиции за германием, Зильберминц стал проявлять признаки усталости: усталости не физической, а скорее психологической. В конце беседы почти совсем выключился из разговора.
«Можно понять, особенно после двух месяцев изоляции в камере».
Везде, где бы мы сегодня ни были: в Гиредмете, Вимсе и других институтах, к нему подходили люди, жали руки, с чем-то поздравляли. Он расказывал им о предстоящей экспедиции и о переходе на новую работу (договорились не афишировать тот факт, что он всё ещё заключённый, тем более, что для себя я твёрдо решил добиться его освобождения к концу года). Впрочем не все его коллеги так уж радовались этой встрече, некоторые съёживались под жёстким взглядом профессора и старались скрыться за чужими спинами.
«Пусть знают, когда в следующий раз когда обмакнут перо в чернила чтобы писать донос, что и ответка может прилететь».
Пришлось и мне сыграть свою роль, к месту и не к месту вставляя фразу: «Органы ещё займутся теми, кто облыжно обвиняет честных людей. Что б им неповадно было»…
Отправляя Костю с Зильбермицем в СКБ я также немного перестраховывался, не хотел чтобы мой водитель, который стал проявлять больший чем раньше интерес к моим делам, видел нас с Курчатовым, который недалеко от входа покуривал папиросу, изредко бросая на меня выразительные взгляды.
– Добрый день, Игорь Васильевич, – крепко жму руку Курчатову. – хорошая традиция складывается: при каждой новой встрече поздравлять вас с новым успехом. Вы уже член-корреспондент Академии наук!
– Спасибо. – Поворачиваем на дорожку, идущую вдоль ограды института. – Ваше сообщение оказалось точным…
– Удалось получить доказательство расщепления урана?
– … именно так как вы и говорили, Алексей. Зинаида Васильевна (Ершова) выделила в осколках реакции радиактивный барий.
– Поздравляю ещё раз! Но… я правильно почувствовал, что в вашем голосе, Игорь Васильевич, слышится «но»?
– … только ни Мейтнер, ни Ган такого эксперимента с ураном не проводили. – Два внимательных глаза изучают моё лицо как под микроскопом.
«Блин, прокололся. Ну да, старого лжеца не так легко поймать за язык».
– Надеюсь вы не спрашивали их об этом напрямую. – На моём лице лёгкая озабоченность, не более того.
– Конечно нет, мы же договаривались. – Сердится Курчатов. – Только мир ядерной физики тесен…