– Ну-ну, нос не вешай, – подбодрила матушка Шанэ. – Ну да, умер. Считай, отмучился. Разберёмся с убийцей – и уйдёшь в одну из наших рек, чтобы очиститься и вернуться в новую жизнь. Которая из рек тебе родная, а? Тягучая, Говорливая, Кипучая, Чёрная?..
– Лунная, – он опустил заблестевшие глаза. – У неё я и… – поправил одеяло, посмотрел на свои руки, набрался духу и твёрдо сказал: – Не было убийства, мать. Не спал я несколько ночей толком, вдохновение мучило. Я у Лунной сутки напролёт сиживал. Люблю, знаешь, тот мост со спуском на середину реки. Люблю у самой воды на ступеньках посидеть. Уснул, поди. И всё.
– Нет-нет-нет, – матушка строго нахмурилась. – Нет, сынок. Умерших в покое реки сразу забирают. Лишь один раз за тридцать лет ко мне забрёл спокойный – дряхлый дед со слабоумием и беспамятством. Он, понимаешь ли, умер от старости – и тут же по привычке забыл, что умер. Еле-еле в реку спровадила. Никак не мог вспомнить, которая река его. Все остальные – невинно убиенные, заблудившиеся во сне, самоубийцы… А мой огонёк видят лишь убитые. И после полуночи приходят на его зов и свет. Совсем ничего не помнишь, да?
Парень покачал головой и удивлённо уставился в чашку. Та наполнилась чаем сама собой, и сразу же запахло коричной мятой.
– Пей, – матушка Шанэ улыбнулась. – Чая будет столько, сколько надо. И такого, какой тебе нужен. Напьёшься – прогуляемся.
– Куда? – изумился призрак.
– К Лунной для начала, – она поправила выбившийся из пучка чёрный с проседью завиток. – А там видно будет. Пей, говорю. Не брошу я тебя, горемычного. Звать-то как?
– Дьёр, – парень поспешно встал и поклонился.
– А меня зови матушка Шанэ. Угощайся. А я пока за плащом схожу да переобуюсь.
Душедарительницы – так ласково назвали реки на Севере. Семь рек брали начало где-то в горах, вечных льдах, пересекали Северные земли и, упираясь в Южные горы, сливались у их подножия в огромное озеро. И во что верили в заозёрном Приграничье и за горами, откуда брались приграничные и южные души, северян не волновало. Лишь бы чужаки, поселяясь среди них, не насмехались над верой в реки и хоть иногда делали вид, что тоже верят.
Исстари северяне знали, что именно реки дарят человеку душу и после забирают обратно. И у каждого с рождения была своя река-покровительница. Она не только наполняла силой, но и определяла характер и род занятий.
Так, река Говорливая порождала души людей болтливых и неуёмных, чаще всего работающих в торговле.
Река Кипучая – людей энергичных и отважных, отчаянных исследователей и непоседливых путешественников.
Река Чёрная – колдунов: с угрюмым нравом и тройным дном, но сведущих в колдовстве и особенно полезных на службе городу. А заодно и травников, и служителей храмов Семи рек.
Река Тягучая – людей основательных, неторопливых, хороших управленцев.
Река Глубокая – людей умных, мудрых, склонных к наукам.
Река Мелкая – людей спокойных и без больших стремлений. Хозяйственных и любящих похозяйничать, буде то огороды, лодочное дело, кухня чайной или свой дом, полный детворы.
А Лунная – река мечтателей, творчества и вдохновения.
Каждого ребёнка родители, даже обитающие далеко от Семиречья, обязательно привозили в город, дабы показать рекам. Лишь здесь семь волшебных рек сплетались в причудливую сеть, да и находился город в центральной части Севера. И дитя обязательно находило свою покровительницу: несёшь мимо чужих – плачет, подносишь к родной – смеётся, ручки тянет. И, конечно, водой сбрызнуть после, чтобы река силу дала, а потом – в храм на поклон.
Город-тысячи-островов – так ещё называли Семиречье, ибо островов было много. Очень много. Но, конечно, не тысяча. Местные жители знали, что в обычное время их не больше трёхсот, включая самые мелкие, едва из воды видимые, а годных для заселения хотя бы одним человеком – ровно девяносто три. Лишь по весне, когда реки разливались, количество островов менялось. Но – приезжие, что с них взять? Увидели, что много, и сразу решили, что тысяча.
И сейчас матушка Шанэ и Дьёр спешили с Третьего острова, что лежал на перекрестье рек Глубокой и Тягучей, к Девятому острову, где начинались удобные набережные и мосты через Лунную.
– И охота тебе, мать, бегать ночью по островам? – ворчал призрак, но за его брюзжанием слышалось смущение.
Вытаскивать пожилую женщину из уютного кресла, заставлять менять плед на плащ, а тапки на сапоги, и бежать куда-то под холодной моросью – это же ненормально.
– Конечно, охота, – отозвалась матушка, привычно сворачивая с набережной к лестнице до причала. – Я люблю справедливость. И не люблю бездушных – да простят меня великие пески за слова нехорошие – тварей, которые втихушку убивают порядочных людей. Я же, почитай, лет тридцать так бегаю. И иногда каждую ночь. А иногда и несколько раз за ночь.