С точки зрения укреплёния дисциплины, мобилизации сил и духа, нацеленных на победу, чай, если смотреть спустя десятилетия глазами историка, сыграл, несомненно, положительную, стабилизирующую и мобилизующую роль, содействовал укреплёнию положения Советской России, сидевшей на голодном пайке.
Этот исторический урок был учтён и в последующие 20– 30-е годы, а затем и в период Великой Отечественной войны 1941-1945 годов. За всё это время бесперебойное снабжение страны дешёвым, общедоступным, натуральным чаем выдерживалось и продолжалось. Были предприняты гигантские усилия, чтобы сделать страну независимой от ввоза иностранного, заграничного чая. Началось беспрецедентное по масштабам развитие отечественного чаеводства в Грузии, Азербайджане, Краснодарском крае, и даже делались попытки завести чайные плантации в Казахстане и в Закарпатье.
Правда, добиться полностью независимого положения страны от чайного ввоза из-за границы не удалось: во-первых, потребности многомиллионного населения в чае были столь велики, что о какой-либо чайной автаркии не могло быть и речи. Грузия не в состоянии была покрыть весь спрос России в чае. Но существовала ещё и другая сторона этого же вопроса. Русский народ привык к хорошему, китайскому чаю, и, пока были живы старшие поколения, их не мог удовлетворить только исключительно грузинский чай, качество которого сильно уступало традиционным чаям – и китайскому, и индийскому. Вот почему от ввоза китайского чая наша страна не отказывалась вплоть до 1970 года. Он ввозился регулярно, а с 1949 до 1965 года ещё и в повышенных количествах, причём очень высокого качества. Только в брежневский период застоя ввоз китайского чая стал сокращаться, а затем и вовсе был прекращён, но на смену китайскому пришёл иной, опять-таки заграничный, – индийский и цейлонский, который служил необходимым дополнением к грузинскому.
Так иная историческая ситуация, иная политическая эпоха в стране вновь нашла отражение в чайном снабжении народа.
Новые поколения стали привыкать к более резким, менее ароматным, но зато более «доходчивым», сильным по своему чайному вкусу чаям южноазиатского региона: индийскому, цейлонскому, индонезийскому. Само по себе это было ещё не столь плохо, ибо в известной степени расширяло «чайный кругозор» народа, знакомило его с новыми видами чайной мировой продукции. Плохо было лишь то, что это «знакомство» носило односторонний характер: оно не вело к сопоставлению разных чаев – китайского, японского и индийского, цейлонского, а резко сокращало, ограничивало диапазон знакомства одним направлением вкуса, ибо все южноазиатские чаи принадлежали к одинаковой вкусовой гамме. И вновь в чайной политике, как ни парадоксально, отразился характер эпохи – упрощенчество, ограниченность, узость выбора. А затем положение ещё более ухудшалось: в страну стали ввозить дешёвые, низкосортные африканские чаи – кенийский, угандийский и совершенно слабый – мадагаскарский, которые даже не называли по имени открыто, а потихоньку подмешивали к грузинскому для его «усиления». Эти новые купажи сильно отличались по качеству и другим органолептическим свойствам от того, что привыкли пить как чай старшие поколения советских людей. И вновь это было как бы символом ещё одного периода нашей политической, общественной истории, позднего брежневизма и «зари смутной перестройки», отражением путаницы и неразберихи в общественных идеалах, в экономическом курсе, в конкретных действиях, что странным образом почти соответствовало тем чайным купажам, которые стали появляться в первой половине 80-х годов: 55% грузинского и 25% мадагаскарского чая соединяли с 15% индийского и 5% цейлонского и выдавали за «1-й сорт индийского чая».
Было ли всё это чьей-то продуманной и нарочно производимой карикатурой на общественное развитие или просто-напросто было случайным и даже бездумным совпадением, над которым никто даже не размышлял, а просто технически поступал так, как диктовала обстановка, имевшиеся ресурсы и приказ какого-нибудь мелкого начальника, – этого мы, разумеется, никогда не узнаем. Но факт остаётся фактом: качество грузинского чая и качество ввозимого заграничного чая неуклонно ухудшались в стране, которая некогда была ведущей в мире по мировым закупкам чая на внешних рынках и третьей в мире по собственному производству отечественных чаев. И если это о чём-то говорило однозначно, то только об общем ухудшении положения в стране, где чай был не просто одним из продуктов, а национальным символом и где существенное изменение в этой области было своего рода тревожным звонком, сообщающим о надвигающейся катастрофе для страны в целом.