Выбрать главу

37. ПОЗОЛОТА

До шести лет, продолжал Метерлинк, меня воспитывала непрерывная череда ирландских гувернанток, говоривших по-английски, по мнению дяди, лучше самих англичан. С дядей и его партнерами я говорил по-французски; от слуг научился фламандскому. Так, с раннего возраста, я понял опасность категорических утверждений, поскольку существовало по меньшей мере три способа сказать о чем-то. В семь лет меня отправили в школу бенедиктинок в Нуво-Буа. Там я учил молитвы, катехизис и немножко арифметику. Классная комната была увешана изображениями святых и сцен из Библии; в особенности глубокое впечатление произвело на меня "Избиение младенцев" Брейгеля: мне часто снились кошмары, где я входил в картину, становясь одним из ее персонажей.

Через два года я перебрался в "Энститю Сантраль", частную школу, расположенную на Рю дю Паради. После скудного обеда, состоявшего из хлеба с джемом, ученикам предоставлялся час свободы от занятий; я пользовался этим перерывом, чтобы исследовать окрестности. Неподалеку стояла главная звонница Гента.

Смотрителем башни был часовщик, мастерская которого находилась в цоколе; когда мы познакомились, он стал пускать меня на темную, крутую лестницу башни без обычной однофранковой платы. Поднимаясь, я считал ступени — по одной на каждый день года — пока не добирался до самого верха. Оттуда открывались обширный вид на Фландрию и великолепная панорама Гента.

Я смотрел вниз, как олимпийский бог, называя слагаемые моего города: Пляс д'Арм, Рю де Конго, Парк де ла Ситадель, Пляс дю Казино, Оспис дез Альен, Рю де ла Пэ, Оспис дез Орфелен… Когда существующие названия заканчивались, я выдумывал новые, но город был неисчерпаем, и некоторые кварталы никак не поддавались моим языковым способностям. Порой весь Гент был укрыт туманом, а флюгер на шпиле звонницы — позолоченный дракон пятнадцати футов в длину — сверкал на солнце. Тогда я воображал себя летчиком или матросом на стеньге. Там, на башне, проходил, казалось, едва ли не весь день. И все же, когда я спускался, часы в магазине чудесным образом показывали, что остается еще немало свободных минут.

Оттуда я направлялся в собор Св. Бавона, многоячеистое пространство нефа, трансептов, хоров и приделов. Там был и сам св. Бавон в герцогских одеяниях, парящий в облаках; Моисей, высекающий воду из скалы, и вознесение медного змея; Введение во храм; царица Савская перед Соломоном; Христос среди герцогов Бургундских и многое другое. Лучшее я приберегал напоследок: большой запрестольный складень работы братьев ван Эйк, Яна и Хуберта. Это необычайно сложное произведение, выполненное в виде ширмы: при складывании ее двенадцать внешних створок изображают сцены из Благовещения; в развернутом виде она вдвое больше. Двенадцать внутренних створок образуют " Поклонение Агнцу". Святой-покровитель Кита, заметил мне как-то дядя, Иоанн Креститель; связь между его атрибутом, Агнцем Божьим, и шерстяным производством, источником некогда колоссального богатства города, очевидна.

Сотни фигур видны на ширме: ангелы, епископы, святые, паломники — все в богатых парчовых одеждах, расшитых жемчугом и драгоценными камнями. Пейзаж в центре усыпан всевозможными цветами. Вдали сверкают башни и шпили идеального города. В этом горнем ландшафте я мог затеряться навеки, а после вернуться, как раз вовремя, в "Энститю Сантраль".

38. СТРАСТОЦВЕТ

Когда мне было одиннадцать, дяде случилось взять в руки французскую грамматику, которой пользовались воспитанники «Энститю», и обнаружить, что правила сослагательного наклонения и причастия прошедшего времени изложены в ней неудовлетворительно. Сам он посещал иезуитский коллеж в Намюре, и это побудило его отдать меня в местный иезуитский коллеж св. Варвары. Ты должен знать, что к св. Варваре обращаются архитекторы и военные инженеры. Ее покровительство этому коллежу не менее обоснованно. Во время приступов меланхолии, как я уже говорил, дядин деревенский дом в Оостаккере часто казался мне тюрьмой; я не знал, что такое тюрьма, пока не попал в "Коллеж де Сент-Барб".

Здания из серого камня смахивали на казармы; окна были зарешечены. Внутренний двор, где ученики занимались спортом, окружали высокие каменные стены. На фасаде, одиноко, большой неумолимый циферблат скупо выдавал часы и минуты. Колокольный звон, мешаясь с перезвоном невидимого, мертвого города за стеной, падал на нас, как тень. Все отмерялось часами. В шесть, как только замирал последний такт «Ангелюс», мы садились ужинать. Едва мы принимались за еду, на кафедру поднимался священник и начинал вечернее наставление.

Как правило, это были рассуждения о житиях святых или цветах и фруктах. Гент, как утверждалось, родина оранжереи: мог ли райский плод грехопадения быть апельсином? Страстоцвет, найденный иезуитами в XVI веке в Америке, получил свое имя за сходство с орудиями Страстей Господних. Лист — это копье, усики — бичи, завязь — столб бичевания, венчик — терновый венец, тычинки — молотки, три шипа — гвозди. Не является ли страстоцвет живым доказательством того, что Господь предопределил завоевание Америки христианами?

Время шло, и я привык к такому распорядку; но мне было трудно примириться с тем, что в коллеже св. Варвары считалось общественной жизнью. Дружба между мальчиками не поощрялась. Время от времени нас отпускали на выходные, и я проводил их с дядей Морисом, но он все чаще уезжал по делам за границу. Тогда было решено, что за мной будет присматривать его брат, мой дядя Франк, которого я в ту пору едва знал. Франк оказался родственной душой. Как и я, он был заядлый филателист, и охотно потакал моей слабости к маркам Бельгийского Конго. Была у него, однако, одна странность.

Насколько я понял, несколько лет назад он стал жертвой безответной любви. Осознав безнадежность своей страсти, Франк приобрел попугая и научил его выговаривать имя своей любимой: Димпна. Попугая он тоже звал Димпна. Когда я приходил к нему на Рю дю Канар, он разговаривал с попугаем, как с человеком, а тот на все его слова отвечал: "Димпна, Димпна"; Франк божился, что его питомица, чуть заметно меняя высоту и интонацию своего однословного лексикона, может передать широкую гамму эмоциональных и интеллектуальных откликов. Я не верил ему, но через какое-то время мой слух приспособился к модуляциям ее речи. С тех пор мы наслаждались трехсторонними дружескими беседами.

Как-то в очередной раз, придя к дяде, я заметил, что Димпна выглядит довольно вялой. Ее обычно возбужденные интонации перешли в монотонные. Франк был подавлен. Через несколько минут он подошел к письменному столу, достал маленькую коробочку для пилюль и протянул ее мне. Здесь особый чай, сказал он, который я всячески рекомендую. Но принимай его лишь в случае крайней необходимости. И не беспокойся, ты сам поймешь, когда придет время.

Вскоре после этого я оставил их вдвоем в непривычной тишине. Димпна даже не крикнула ничего на прощание. Больше я никогда не видел ни ее, ни дядю Франка.