Что же касается царского коня, я заметил следы лошадиных копыт, которые все были на равном расстоянии друг от друга: у лошади превосходный галоп. Дорога шириной семь футов, и с деревьев по обеим ее сторонам была немного сбита пыль. Лошадь скакала посреди дороги, сметая пыль хвостом: значит, он трех с половиною футов длиной. Я обратил внимание, что деревья образуют свод высотой в пять футов. Несколько листьев лошадь сбила, задев головой, следовательно, она пяти футов ростом. Что же касается удил, я определил, что они из золота в двадцать три карата достоинством, увидев след этого металла на камне, которым, как мне известно по опыту, можно пользоваться как оселком. Подковы? Я исследовал булыжники на дороге: на некоторых были отметины, которые может оставить только серебро в одиннадцать денье.
Судьи были поражены логикой Задига. Вскоре во всем дворце только и говорили что о его дедукции, и хотя некоторые маги полагали, что он должен быть сожжен как колдун, царь приказал возвратить ему штраф в четыреста унций золота. Актуариус, экзекутор и прокуроры, все пришли к нему в полном параде и вернули деньги, удержав из них только триста девяносто восемь унций судебных издержек.
Задиг понял, что слишком много знать порой весьма опасно, и твердо решил в будущем молчать, что бы он ни увидел.
Такой случай скоро представился. Бежал государственный преступник и промчался как раз под окнами дома Задига. На допросе тот ничего не сказал, однако его уличили в том, что он смотрел в ту минуту в окно. За это преступление он был присужден к уплате пятисот унций золота. По вавилонскому обычаю, Задиг поблагодарил судей за снисходительность.
О, боги! подумал он, придя домой. Несчастен тот, кто гуляет в роще, по которой пробежали собака царицы и лошадь царя! Как опасно подходить к окну и как трудно дается в этой жизни счастье!
В благодарность за пересказ истории Задига, продолжал Метерлинк, мой дядя купил ученому выпить, после чего они продолжили обсуждать удовольствие, получаемое от книг.
Но о чем же, осведомился дядя, повествует "Le crayon bleu", который он по ошибке унес домой?
Это роман про убийство, отвечал ученый муж, где жертву, литературного цензора, находят заколотым его собственным синим карандашом — орудие вонзилось в левый глаз и проникло в мозг. Детектив приходит к разгадке весьма остроумным путем. Если хотите, я перескажу вам сюжет.
Возможно, в другой раз, сказал Метерлинк, я расскажу тебе "Le crayon bleu" в изложении этого ученого мужа, однако сейчас, как мне кажется, нам пора идти к отцу Брауну.
49. "JAFFA ORANGE"
Метерлинк постучал в дверь кабинета отца Брауна. Голос пригласил нас войти. Отец Браун сидел в кресле у печки, где весело потрескивал уголь.
Садитесь же и устраивайтесь поудобнее, сказал он, угощайтесь чаем и печеньем. «Jaffa», если позволите, превосходный продукт, в нем мы переживаем триединство вкусовых ощущений, так как сладкая тягучая апельсиновая сердцевина находится между твердым темным слоем горького шоколада и бисквитной основой. Его название всегда напоминает мне о Яффских воротах в Иерусалиме, через которые въезжают в город желающие посетить церковь Гроба Господня. Напомните, чтобы как-нибудь в другой раз я описал вам их великолепие.
Сейчас же у нас иной предмет для разговора. Для начала позвольте мне сказать, что я вызвал вас сюда вовсе не для того, чтобы упрекать за явную рассеянность на моем занятии сегодня утром. Совсем наоборот. Много лет я был священником и учителем и, милостью Божьей, научился различать в мальчиках многообещающие задатки по взгляду их глаз, которые суть зеркало души. Когда я заметил, как вы смотрите на прекрасное сплетение стекла и чугуна, одно из сокровищ "Дома Лойолы", то понял, что оба вы в высокой степени обладаете способностью к визуализации. Вы уже, должно быть, знакомы с великолепным портретом св. Игнатия в школьной церкви и, вероятно, заметили, как глаза его озарены внутренним светом, потому что сны наяву были для него живой реальностью. То же самое я прочел и в вашем взоре.
В этом вы напоминаете также французов, поскольку многие из этой нации способны окинуть все комнаты воображаемого дома одним умственным взглядом, словно стены и полы у этого дома стеклянные; а другие имеют привычку вспоминать события не с той точки, откуда они наблюдались, а издали, мысленно видя себя актерами на сцене своего разума. Особые таланты, проявляемые французами в планировании всевозможных церемоний и fetes[30], а также их несомненный гений в стратегии и тактике доказывают, что они способны предвидеть последствия с исключительной ясностью. Их оборот речи «figurez-vous», то есть "нарисуйте себе", по-видимому, вполне отражает их манеру выражаться; наши эквиваленты — «вообразите», "представьте себе" уклончивы.
Нам нужны мальчики с воображением. Мальчики, способные через глубокую концентрацию воспарить над поверхностным и светским. "Да будут очи Твои отверсты на храм сей день и ночь", пишет об этом автор Книги Царств. Матфей вспоминает, что Господь наш говорил: "Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло". Чисто, то есть чистосердечно. И еще: "Доколе свет с вами, веруйте в свет".
Я так понимаю, что вы оба уже знакомы с творчеством фламандского мастера Яна ван Эйка. Особенно ты, Метерлинк, поскольку тебе посчастливилось видеть его великий запрестольный образ в Генте. Ты, должно быть, обратил внимание, как центральная часть, "Поклонение Агнцу", залита небесным светом, в котором сверкает все, от башен нового Иерусалима на горизонте до россыпей дотошно выписанных цветов на переднем плане. Столь убедительна эта воображаемая реальность, что ван Эйк наверняка видел ее внутренним взором. Он написал то, что видел, воплощенным в свете, к вящей славе Божьей — ad majorem Dei gloriam.
Но, если позволите, к ван Эйку мы вернемся в другой раз. Сейчас же я хочу поделиться с вами воспоминаниями о другом глубоко религиозном человеке, философе Людвиге Витгенштейне, с которым я познакомился несколько лет назад здесь, в "Доме Лойолы", где он работал садовником.
50. СИНИЙ ВИТГЕНШТЕЙНА
С Витгенштейном я познакомился, сказал отец Браун, когда как-то раз гулял по травяной плантации, читая требник. В то время он жил в одном из сараев для рассады. Такой аскетизм, как я убедился позднее, был вполне в его духе. Проходя мимо сего убогого жилища, я услышал, как он громко высказался по поводу погоды или что-то в этом роде. Я остановился, поздоровался и, заглянув в дверь сарая, увидел, что Витгенштейн лежит на мешке с гравием и в руках у него американский детективный журнал "Черная маска". Спешу заметить, что сам я не относился к поклонникам этого довольно залихватского издания, питая склонность, как вы, вероятно, догадываетесь, к более интеллектуальным образцам конандойлевской школы письма. Тем не менее это был некий повод начать разговор.