— Подойди ближе, глупышка, — ласково протянул император. — Ты разве не поняла, зачем я позвал тебя?
— Поняла… — стеснительно ответила она, но будто не ответила, а прозвенела нежным колокольчиком, продолжая стоять.
— Ну, иди же, одень меня, я жду, — и он поднялся с постели в своём жёлтом «коконе».
Не смея ослушаться, она ещё ниже опустила стыдливый взгляд, поплыла воздушной походкой по ковру и замерла напротив императора.
— Юй Цзе, — всё так же ласково попросил он, — пожалуйста, подними лицо и погляди на меня.
Юй Цзе боязливо подняла лицо — на нём был явный испуг перед страшной пропастью, куда хотел толкнуть её император.
Он с огромным упоением смотрел в бездонные лучистые глаза наложницы, на неожиданно дрогнувшие мягкие губы, на чёрный завиток волос, лежавший у гладкого виска, на маленькие уши, которые были настолько тонки, что даже просвечивали как пергамент.
Император медленно опустил вожделённый взгляд на девичью грудь, она отчётливо и упруго рисовалась под лёгким кимоно.
Одним словом, юная наложница источала тот магический запах созревшего молодого злака, который прошиб все конечности императора мелкой нервной дрожью.
— Моё платье… за ширмой… — сказал он и кивнул в сторону.
Около постели стояла шёлковая ширма в золотых узорах. Юй Цзе подошла к ней и развернула её, там были развешаны на бамбуковых вешалках атрибуты императорского платья: широкие атласные штаны, длинные гольфы-носки, нательная манишка, красный шарф и само платье, блестящее редкими драгоценными камешками. Юй Цзе прихватила сначала только штаны и хотела идти к императору.
— Глупышка… — усмехнулся он. — Ты будешь одевать меня прямо на это полотенце?..
Она опомнилась, засуетилась, повесила штаны обратно и заспешила к императору, руки неуверенно потянулись к полотенцу, желая снять его, но тут же отпрянули назад.
— Ну, смелее… — нетерпеливо сказал он и теперь добавил повелительным тоном. — Освободи же меня! Я уже высох! И вообще подойди ближе!
Подойдя к императору совсем близко, Юй Цзе стала быстро раскручивать жёлтое полотенце. Когда его тело полностью оголилось, наложница испуганно замерла, и взгляд её намертво приковало то самое место, что находилось ниже живота — большое и сильно возбуждённое…
Я увлечённо стучал по клавишам компьютера, буквы скакали и собирали мои мысли на белой странице монитора в яркие, звучные предложения, а губы безустали шептали и шептали: «… наложница испуганно замерла, и взгляд её намертво приковало то самое место, что находилось ниже живота — большое и сильно возбуждённое…».
— Костик, какой же ты противный… — жалобно застонал сонный Оленькин голос. — Сегодня же суббота, ещё так рано и темно… а ты стучишь-стучишь по своим клавишам: бубнишь-бубнишь…
Я быстро выключил настольную лампу и зашептал в густую темноту:
— Спи-спи, я буду очень тихо.
— Какой тут «тихо»… — капризничал голос. — Ты же есть враг всего спящего народа… Неужели после вчерашней гулянки у тебя голова не болит?..
— Не болит. У меня — вдохновение.
— Какое вдохновение, Костик? Вы же вчера с папашей и водку, и коньяк дули, ой-ей-ей…
— Я сам удивляюсь, и голова чудесно работает.
— Зато у меня чудесно трещит… Ой-ёй-ёй…
— У тебя-то с чего? С двух бокалов шампанского?
— Не с двух бокалов, а почти с двух бутылок…
— А-а-а, то-то, — протянул я, — одних газов наглоталась, а тебе коньячка предлагали, а ты: «Шампусик! Шампусик!».
— Ага, «коньячка», чтоб меня совсем погубить, да?!. Советчик нашёлся! Я щас тебя и твой компьютер подушками закидаю!
Оленька закрутилась, зашуршала, и в мою голову действительно шмякнулась подушка.
— Эй! — крикнул я. — Между прочим, голова не деревянная!
— Получил?!. — засмеялась она. — Щас ещё вмажу, противный писатель!
— Та-а-к! — сказал я, снова зажёг настольную лампу, швырнул обратно подушку и стремительно направился к нашему дивану. — Это кто противный писатель, а-а?!. Кто-о-о?!. — я быстро оседлал Оленьку и раскинул её руки по сторонам. — Схлопотать хочешь?!. — грозно заревел я.
Она запищала, прося пощады:
— Нет-нет, больше не буду, Костик! Ты — классный писатель, умный, современный, прогрессивный! — её чёрные волосы были разбросанные по белой простыне, глаза блестели и часто моргали, а янтарные губы стали тянуться ко мне и теперь уже ласково прошептали с лёгким чувственным придыханием. — Не буду больше… мой милый… мой любимый… милый… любимый…