Я нагнулся к её губам и жадно стал целовать, она самозабвенно ответила тем же, потом откинула голову, прикрыла мне губы ладошкой и хитро спросила.
— А ты постеснялся… до конца не сказал, да?..
— Что?
— Ну как «что» — полдела дураку не показывают. А раньше, когда ты писал рассказы, показывал мне даже начало. Значит, тогда я была не дурой, а сейчас — полная крези, да?
— Ты моя любимая дурочка с Татарского переулочка. Мы, в конце-то концов, едем в ЗАГС или обойдёмся гражданским браком?
— Едем-едем! — заторопилась она и побежала в коридор, срывая с вешалки белую куртку. — Каким гражданским?!. Хочу всё по-человечески! А дети пойдут, зачем им гражданские родители?!.
Дверь соседней комнаты открылась, и в коридор шагнул отец. На нём висел халат, запачканный красками всех цветов, замусленный пятнами жирного масла и заляпанный белыми густыми подтёками застывшего гипса, он катал и мял в руках большой кусок серого пластилина. Отец был выше и здоровее меня, с чёрными длинными волосами до плеч.
— Чей слышу я знакомый голос?!. — пробасил он с хорошей актёрской дикцией и ответил, радостно улыбаясь. — Это же Оленька! Свет души моей!
Она тоже улыбнулась и поздоровалась:
— Доброе утро, Юрий Семёныч!
— Привет, отец! — я махнул рукой.
— Привет, голубки мои! Никак в ЗАГС?!.
— В ЗАГС, Юрий Семёныч.
— Значит, решили официально?!. Я только «за»! Я вижу в вас истинных христиан Ларионовых, думающих не только о себе, но и о своём потомстве, которому нужны официальные родители!
— И я об этом, — подхватила Оленька, вешая на плечо спортивную сумку.
— Я всё слышал, душа моя, ты правильно говорила, умница! Иди ко мне, я тебя в лобик чмокну!
Она взмахнула руками, словно крыльями, припорхнула к отцу и откинула волосы со лба, а он — старый хрыч — нагнулся и без всякого стеснения смачно и коротко поцеловал её в губы.
Оленька ахнула и боязливо посмотрела на меня.
— Эх! — крякнул отец с великим удовольствием. — Отличная девчонка, Костик! Оформляйся, не тяни!
— Никто и не тянет, — усмехнулся я. — Тянешь, по-моему, ты. Хочешь в глаз получить?
— Успокойся, ревнивец! Я же отечески! — прокатился по прихожей весёлый отцовский бас. — А ну-ка, кыш в ЗАГС! Кыш-кыш! Полетели, голубки мои!..
Когда мы вышли из подъезда, Оленька решила осторожно внести предложение:
— Слушай, Костик, а давай всё-таки переедем ко мне на «Планерную»? Что мы всё у тебя да у тебя? Поживём с мамой, сестрой, я их так редко вижу.
— Ты чего вдруг?
— Ничего и не вдруг, — пояснила она. — Может твой отец хочет привести знакомую женщину и не знает, как это сделать, потому что мы торчим рядом, и он стесняется.
— Он стесняется? — хмыкнул я. — Если бы он хотел, давно привёл и не спросил. А потом, знаешь, когда мамы не стало, он уже много лет не о ком и думать не хочет. А чего ты про женщину?.. А-а-а, это когда он тебя в губы чмокнул?..
— Ну да, как-то сразу мелькнула мысль.
Я успокоил, доставая ключи от машины:
— Да брось ты, он — великий актёрище, ты до сих пор не поняла? Ему бы не художником или скульптором быть, а скоморохом на сцене.
— Зачем ты так, Костик… скоморохом каким-то…
— Да в этом нет ничего обидного, Оленька. Актёры родились из простых базарных скоморохов. Ты почитай профессора Белкина, у меня вон книга есть «Русские скоморохи»
— Хорошо-хорошо, обязательно почитаю Белкина, — кивнула она и показала рукой. — Смотри, нашу япошку совсем завалило! Ух, ты, как же красиво!
Действительно мокрая осень искусно облепила жёлто-красными листьями тёмно-вишнёвую машину «Honda».
Оленька подлетела к ней и с большим сожалением сказала:
— Даже жалко чистить… Какая прелесть!..
— Что поделать, — я подошёл и начал скидывать листья, — красота, Оленька, штука невечная.
— Костик! — попросила она, — пожалуйста, оставь на самой середине вон тот кленовый, большой и красный! Подъедем к ЗАГСу со шведской короной! Чур, я за рулём! Чур, я!
— Прошу, моя шведская королева! — я торжественно протянул ей ключи и вернулся к теме разговора, чтобы не обидеть свою девочку. — Ну… конечно… если у тебя есть желание сменить обстановку, то можем пожить на даче…
— В такую погоду?
— А что погода? С русской печкой ничего не страшно.
— Я поняла… ты никак не хочешь ехать на «Планерную».
— Я хочу, Оленька, ходить утром по квартире в одних трусах, чего не смогу позволить себе на «Планерной», хочу спокойно сидеть в туалете с полным душевным откровением, чего также не смогу позволить себе в присутствии твоей мамы и твоей младшей сестры.