Я, однако, не против; мне даже интересно. Вот человек, который толком не понимает природы и силы собственных желаний; за чистоплюйством, за явным страхом я чувствую его тайную жажду. Кроме того, я люблю трудные задачи.
И опять не нужно слов. Он испытывает иррациональный страх по отношению ко мне и все же приветствует мой приход с чем-то вроде облегчения; он словно ждал этой минуты. Он сопротивляется с отчаянием, придающим нашей встрече некую изюминку, и, когда наконец барьеры рушатся, откликается даже быстрее той девушки, ослабленной трудной жизнью и воспалением легких.
Но меня не привязать к месту. Я могу подарить ему только сутки, а несходство наших характеров уже начинает создавать проблемы. Он хочет близости: целый день валяться в постели перед телевизором, с холодными напитками на тумбочке у кровати. Я же люблю шумные компании; чтобы выжить, мне нужно общение. Я уже начинаю скучать по ночной жизни, клубам, лихорадочному теплу Парижа. Он засыпает, и я ускользаю — в тот момент, когда приходит уборщица.
Она ничего не подозревает; осторожно наклоняется над ним (уже первый час дня), словно хочет проверить у него температуру.
— Может, доктора позвать? — спрашивает она; не дождавшись ответа, пожимает плечами и начинает убирать квартиру.
Этого достаточно. Я сбегаю незамеченным — единственным контактом между нами было касание ее руки.
Уборщица — женщина старая, но крепкая. Она живет возле Пигаль. Это мой любимый район Парижа: пестрый, уродливый, кишащий жизнью. Я иду с уборщицей в Сакре-Кёр,[35] где она молится, а я охочусь, перебегая от туриста к туристу и жадно оглаживая засаленные камни. Воздух душен от курений; отсюда кающиеся выходят на Монмартрский холм, спускаются на площадь Пигаль, которая кишит шлюхами и альфонсами, где как раз начинают работу стрип-клубы.
Я бы остался с уборщицей, но жизнь для этого слишком коротка. Меня ждут сотни, тысячи других людей. Я быстро перехожу от одного к другому: монахиня, стоящая с кружкой у дверей базилики, собирает больше, чем намеревалась; пожилой господин, который дал ей бумажку в сто франков, получает на сдачу кое-что неожиданное; а позже, той же ночью, мальчик, который клянется, что ему четырнадцать (на самом деле ему девятнадцать и он очень неплохо зарабатывает), повстречает нас обоих в темной арке у закрытой станции метро, а потом возьмет меня с собой в ночной клуб, где я смешаюсь с толпой веселящихся, ныряя в напитки, угощаясь чужими сигаретами, касаясь плоти и наслаждаясь теплым влажным воздухом.
Для меня все равны: молодые, старые, здоровые и испорченные, мужчины и женщины. Каждому я могу подарить лишь сутки; но в эти сутки я отдаю им всего себя. Кто следующий? И где? Что это будет — игла, поцелуй, подобранная на улице и принесенная домой монета? Кусочек сахара в переполненном кафе, или радостное топтание мухи по пирожным в витрине кондитерской, или пугливые руки извращенца в метро, или несомая ветром пыль, прилипшая к детскому леденцу? Что бы это ни было, я там буду. Ты меня не увидишь; я не скажу ни слова. Но все равно мы с тобой сольемся воедино. Мы с тобой будем ближе любовников, сплетемся теснее спирали ДНК. Ничто не омрачит нашего полного физического слияния — ни ссоры, ни измены, ни ложь. Ты отдашься мне целиком, и я отдамся тебе всецело. На время.
А потом — снова в путь. Без сожалений. Может, я отправлюсь в Америку, в набитом людьми кондиционированном салоне самолета. Или в Англию, через туннель под Ла-Маншем. А может, обратно в Африку, или в Азию, или в Японию. Обогну весь мир десятикратно. Повстречаюсь с миллионами людей. Поэтому я нигде не остаюсь надолго. Меня не привязать к месту. Я скиталец. Путешественник. Компанейское существо. Я вольный дух и лечу, куда ветер несет.
АВТО-ДА-ФЕ
В том, как люди ведут себя в машинах, есть что-то ужасно первобытное. Сидя за рулем, мы демонстрируем все повадки стадных животных: сексуальную агрессию, грубое торжество силы над слабостью, вечную борьбу за порядок клевания в автомобильной стае. Кто-то называет это «дорожной яростью». Другие предпочитают более выразительный термин.
Мне нравятся машины. Всегда нравились: еще мальчиком я любил их запах, формы, цвета, разнообразие размеров. Я играл с ними в детстве: грузовики «Тонка», машинки «Мэтчбокс», любую назовите — она у меня была, они все у меня были. А теперь я водитель, профессионал, странствующий рыцарь.