Размечталась, подумала она, укладывая в коробку законченные вещи. Она без согласия Джека и пиццы не закажет; никогда не принимает никаких решений по работе, не посоветовавшись сначала с Кэнди. Кристина Джонс была прирожденной последовательницей, ученицей, вечной помощницей, рабочей пчелой. В этом нет ничего плохого, говорила она себе, не всем же быть застрельщиками и заводилами. Но все же эта мысль ее угнетала, как и грызущая уверенность, что она что-то проглядела — что-то совершенно очевидное, ну, как если выйдешь из туалета с прилипшим к туфле кусочком туалетной бумаги и пойдешь, ничего не замечая, а все над тобой смеются украдкой.
Когда Кристина привезла коробку Большому Алексу, было восемь вечера. Он, как обычно, словно ждал ее прихода, потому что открыл дверь сразу и круглое лицо расплылось в счастливой улыбке.
— Кристина! Я так и думал, что ты будешь сегодня. Заходи, попьем чайку.
Она заколебалась.
— Алекс, я не знаю. Вдруг Джек вернется…
Алекс заметно приуныл, и Кристине стало его жалко.
— Ну хорошо, только ненадолго.
Дом Большого Алекса был бы маловат даже для мужчины средних размеров. Для Алекса он был крохотным, и Алекс передвигался в нем, как крупный щенок в викторианском кукольном домике. Он налил Кристине чаю в почти кукольную фарфоровую чашечку, держа ручку чайника большим и указательным пальцами.
— Печенья?
— Ой, Алекс, лучше не надо.
— Да брось, подруга. Тебе худоба не пойдет.
Кристина улыбнулась и взяла печенье с кремовой прослойкой. Алекс помогал ей почувствовать себя хрупкой, словно фарфор, несмотря на все ее четырнадцать стоунов. И вовсе он не похож на «бурдюк жира», как однажды злобно обозвал его Джек, — скорее на очень мягкое большое кресло, бесформенное, но удобное.
— Вижу, ты закончила тот заказ. — Он кивнул на коробку.
— Да. Можешь завтра доставить.
— Лады.
Кристине показалось, что Алекс чем-то расстроен; интересно, видел ли он выкройки, и если да, то что подумал.
— Странные вещи какие-то, — сказала она. — Но если люди их покупают…
Она заметила, что на Алексе свитер, который она связала ему на прошлое Рождество: зеленый, со снежинками.
— Тебе очень идет, — сказала она.
Он чуть покраснел.
— Мой любимый свитер.
Кристина засмеялась.
— А Джек не носит моей вязки. Говорит, это как из бабушкиного сундука.
— Козел твой Джек!
Это было так неожиданно, что Кристина не поверила своим ушам. Большой Алекс никогда не ругался. И за все время, что Кристина его знала, он никогда не сказал ни о ком ни одного плохого слова.
Алекс тут же ужасно покраснел, словно понимая, что зашел слишком далеко.
— Прости, подруга, — сказал он. — Сам не знаю, чего это я.
Но удивленная Кристина не сводила с него глаз.
— Что-то случилось?
Алекс, пряча взгляд, покачал головой.
— Алекс?
Пауза.
— Алекс!
Пока он говорил, сначала запинаясь, потом все увереннее, Кристина налила себе и ему еще чаю. Все было до странности очевидно: Кэнди, достойная лучшего; Джек, достойный лучшего; она сама, с ловкими пальцами и отчаянно неповоротливыми мозгами; пока она трудилась за швейной машинкой, ее подруга отрабатывала свои двадцать пять процентов, трудясь над ее мужем. И оба жили припеваючи. Джек и был тем самым «пассивным партнером», третьим совладельцем компании; никакой подруги с магазинчиком одежды не было, но был сайт в Интернете, куда, как совершенно точно знали Джек и Кэнди, Кристина никогда не отважилась бы забрести.
— И это ни для каких не для танцев, верно? — спросила Кристина, когда он умолк.
Большой Алекс покачал головой.
— Это для… — она поискала нужное слово, — эротики? Вот что мы продаем? Игрушки для секса? Костюмчики с вывертами?
Он мог и не отвечать. У него на лице все было написано.
Кристина взяла еще одно печенье. Она была странно спокойна; она столько раз воображала измену Джека, но совсем по-другому представляла свою реакцию, если — точнее, когда — это случится. Но вместо этого она поймала себя на мысли, какие хорошие глаза у Большого Алекса: хорошие, добрые.