Огни променада крикливы, как светящаяся приманка для ночного лова, скользящая по черной воде. Они манят жизнью. Горячкой жизни. Я слишком слаб, чтобы уйти далеко от этой далекой надежды. Я устало иду назад, к огням, стараясь не встретить на пути самого себя: очередного кровососа, бредущего в темноте по долгой дороге в Вифлеем.[80]
ТУАЛЕТНАЯ ВОДА
В эпоху ботокса, пирсинга на теле и неудачных пластических операций очень хочется думать, что были и другие времена, гораздо романтичней. Мечтать не вредно.
Только явившись ко двору, я понял, до чего воняют богатые. На самом деле даже больше, чем бедные: в деревне гораздо меньше предлогов, чтобы не мыться. Здесь же принятие ванны означает нарушение нормальной жизни: воду нужно нагреть, потом натаскать в комнату, принести губки, щетки, духи, полотенца и прочие снаряды, им же несть числа, не говоря уже о самой ванне — чугунной, тяжелой, — которую нужно достать из хранилища, очистить от ржавчины, а потом лакеи должны втащить ее наверх по бесконечным лестничным пролетам в будуар мадам.
Она в дезабилье, ждет. На ней сак[81] из розового люстрина с ленточками кораллового оттенка, столь популярного в этом сезоне, модницы называют его soupir ètouffè.[82] Корсеты под саком серы от пота, расплывшегося кольцами, одно кольцо за другим, словно распиленный ствол очень старого дерева.
Но мадам богата; у нее в хозяйстве столько белья, что служанки стирают его только раз в год, на плоских черных камнях laveraie,[83] у Сены. Нынче сентябрь, и комната для белья заполнена лишь наполовину; но все равно мускусный запах интимных принадлежностей мадам разносится по ступенькам, в коридор, в утреннюю комнату, где даже четыре вазы срезанных цветов и подвесной помандер[84] не в силах заглушить этой вони.
Однако мадам — признанная красавица. Мне рассказывали, что мужчины посвящали сонеты ее глазам, поражающим своей красотой. Чего, однако, никак не скажешь о ее гнилых зубах или о бровях, которые по моде сбриты и заменены фальшивыми, из мышиных шкурок, приклеенных рыбьим клеем посреди лба. К счастью, запах рыбьего клея не так силен по сравнению с другими и не докучает мадам. Да и с какой стати? Монсиньор использует те же косметические средства, а он принадлежит к числу самых больших модников при дворе. Так считает сам король (его величество, скажем прямо, тоже не розами пахнет).
В ожидании, пока в ванну нальют воды, мадам с некоторым беспокойством разглядывает себя в висящее тут же в будуаре позолоченное зеркало. Она уже не так молода — ей двадцать два года; и в последнем сезоне, как она заметила, поклонников у нее поубавилось. Монсиньор де Рошфор, который у нее в фаворе, совсем пропал, и это ее весьма расстроило; что еще хуже, по слухам, его в последнее время дважды видели с Фиалкой, оперной танцовщицей с Пигаль.
Мадам разглядывает в зеркало блекнущую кожу. Ее беспокоит это увядание, и она задумывается, что может быть ему причиной. Возможно, избыток балов, любовное разочарование; кроме того, прекрасно известно, что вода коже страшно вредна. Она осторожно наносит на щеку с ямочкой еще чуть-чуть свинцовых белил.
Теперь пудреница; мадам вытряхивает порошок на houppe[85] из гусиного пуха, припудривает лицо и ложбинку меж грудями. Может быть, чуточку румян — но совсем чуточку, иначе скажут, что она отчаянно пытается вернуть уходящую молодость. И пару мушек. Она берет кончиком пальца la Galante[86] и — почему бы нет? — la Romance[87] и приклеивает их тем же рыбьим клеем, на котором держатся брови из мышиных шкурок.
Сойдет. Конечно, не идеал. Мадам слишком хорошо видит тонкие морщинки меж бровей и шелушащееся красное пятно на груди под пудрой. Слава богу, думает она, что существует косметика — а также колье из рубинов, которое она собирается надеть на сегодняшний бал и которое очень хорошо закроет пятно стригущего лишая.
80
Аллюзия на стихотворение У. Б. Йейтса «Второе пришествие», говорящее о близости конца света; в частности, упоминаются кровавый прилив и чудовище, которое должно родиться в Вифлееме.
81
Дамское платье полностью свободного покроя или приталенное спереди, с байтовыми складками на спине.