И в моей лофт-студии пахнет теперь восточными пряностями.
Всматриваюсь в ее лицо.
Густые ресницы медленно открываются. Она как под наркозом. Медленно хлопает ими и непонимающе рассеянно смотрит. Губы синие…
Подскакиваю на ноги. Выдергиваю из шкафа большое пуховое одеяло. Рывком двигаю тяжелое кожаное кресло ближе к камину. Снимаю с нее куртку и понимаю на руки. Тихо вскрикивая сжимается, глаза испуганно распахиваются.
Пересаживаю на кресло. Молча укутываю одеялом.
Надо снять ее туфельки…
И я немного тормозя снимаю.
Тонкие щиколотки, на одной три браслета с жемчужными бусинами. Красивый золотой педикюр. На большом пальчике тоненькие колечки. И я торможу еще сильнее, разглядывая. Встряхиваюсь. Закутываю ее ноги одеялом.
Поднимаюсь.
Мы сталкиваемся взглядами.
Ее снова начинает трясти. Поднимает руки, закрывая ладонями лицо. Пальчики съезжают чуть ниже, я каменею от этого взгляда. Из глаз потоком слезы. Ручейки туши бегут по щекам. Но это совершенно не портит ее красивого лица.
Камин разжечь!
Кидаю в уже выложенные поленья горсть мелких щепок, спичка. Запах дыма… Маленький огонек пляшет по коре. Открываю заслон для вытяжки. Сейчас разгорится.
Поворачиваюсь к ней. Беззвучно рыдает.
— Все хорошо… — пытаюсь успокоить я ее срывающимся голосом.
Отрицательно качает головой.
— Нет! — ее зубы стучат, брови гневно съезжаются на переносице. — Теперь все!
Вскидывает категорично ладони.
— Что — все?
— Мне теперь все! Упала! Грязная! Только бить, прогнать! Позор!
— Почему?… — сглатываю ком в горле.
— Чужой мужчина. Наедине. Все! Отцу позор. Мужу позор. Умереть лучше!
— Я же к тебе не притронулся!
— Кто поверит? — пытливо прищуривается. — Как доказать? Никак! Если девушка — жениться! Если жена — все!
— Почему ты домой тогда не пошла?! Зачем на дорогу пошла??
— Обида! Гордость! Нельзя женщине… — ресницы стыдливо касаются раскосых высоких скул. — Дверь… ключ… не зайти. Муж не пустит! Наказал так!
— Вот урод! Садист!
Вздрагивает.
— Что?.. Я не понимаю.
— И что — стоять замерзать теперь? Смотри, там снег уже пошел.
Опускает глаза.
— За что он с тобой так?
— Заслуживала. Как это… язык… Дерзкий?
— За что? Черт…
Прикасаюсь к ее ожерелью пальцами. Оно широким плетенным ошейником охватывает ее шею и спускается на грудь в декольте. Ледяное!
Испуганно дергается от меня.
— Снимай немедленно! Отморозишь себе все. Заболеешь! И уши тоже. Серьги.
— Нельзя… — возмущенно смотрит, закрывая ладонью.
— Почему?
— Это… как это… — хмурится. — Защита отца!
Всматриваюсь в ее глаза, отрицательно качаю головой. Не понимаю.
— Оно ледяное. Шея, уши. Отморозишь!
— Нет. Нельзя.
— Да, почему?!
— Отец любит дочь — дарит. Дорого. Муж может выгнать. И все. С голоду умереть тогда. А это защита. Надо всегда чтобы на тебе. Домой не зайдешь, не заберешь! Только то, что на тебе — твое. Все, что в доме — мужа. Кто любит — дарит защиту.
Показывает по очереди колечки на пальцах.
— Брат Амир. Амла Саид. Брат Хазир. Тетя Амина… Баба… А это…
Показывает на колечко — тоненький ободок, выбивающийся по стилю из других. На ободе цветочек. Пять круглых лепестков, один отломан. Похоже на цветок жасмина. Мне нравится чай с жасмином и наблюдать, как эти цветы раскрываются в кипятке.
— …От мамы родной передали.
— И что — никогда не снимаете эту тяжесть??
— Если муж не любит. Или… как это… бах!! — всплескивает руками. — Взрывается!! Гнев!
— Вспыльчивый?
— Да! Нельзя снимать… — отрицательно качает головой. — В любой момент на улице! Беременная можно снять. Не может прогнать. Родила — может.
— А отец? К отцу вернуться?
— Как ему забрать?… Нельзя. Выкуп уплачен! А выгнали — плохая жена! Позор. Возьмет домой — сестры брать не будут в жены. Люди скажут — такие же!
— Мракобесие какое-то!
— Что?… — внимательно смотрит.
— Откуда ты? Кто по национальности?
— Аталар — арабы, Иран. Баба — турок. Мама — русская. Я… — пожимает плечами. — Я в Кайсери… живу… жила?
— В прошлом веке? — вздыхаю я. — В Турции давно уже все по-другому. Девушки в миниюбках и…
— Что? Не понимаю.
— Почему нравы такие суровые? Законы давно сменились.
— Севджили семьи по-старому живут. Традиции. Низкие семьи, как на западе живут. Честь забыли.
От того, как двигаются ее губы моя голова кружится, и я каждый раз ловлю свой порыв сократить между нами расстояние и попробовать их на вкус. Теряю смысл того, что она говорит, пытаясь унять дрожь, охватывающую меня от ее голоса. Он — низкий, ласковый, проникновенный и хрипловатый, когда она говорит спокойно, а когда очень волнуется — звенит, как серебряный колокольчик.
Захлопываю глаза, чтобы не испугать ее своими откровенными взглядами.
Что я хотел сделать? О чем мы вообще?
— Так! — протягиваю ей сумку. — Все можешь снимать. Положи себе в сумку. Я тебя никогда и никуда не прогоню. И ни к чему не притронусь. У нас в России ЭТО честь — не обидеть гостью. Согреется металл, захочешь…
— Нет! Нельзя.
Прикрывает ладонью.
Ладно…
Полыхающий огонь уже жжет мне спину и я отодвигаюсь, чтобы жар шел на нее.
— Я тебе сейчас чай сделаю. С жасмином любишь?
— А? — удивленно распахивает заплаканные глаза.
— С жасмином…
— Жасмин.
— Жасмин… — киваю.
— Откуда знаешь?.. — прищуривается опасливо.
— Чего знаю?
— Имя.
— Ты — Жасмин?! — доходит до меня и губы против воли растягиваются в улыбке.
Кивает.
Точно принцесса!
— А я Леха.
— Ле-ха? — неуверенно хмурит брови.
— Алексей. Леша. Леха.
— Короткое?
— Да.
— Мое — Яся, — на секунду улыбка озаряет ее грустное испуганное лицо.
— Яся… — повторяю я шепотом.
— Мама так придумала.
Но улыбка тут же испаряется. Она неуверенно встает, снимая с плеч одеяло. Делает глубокий вдох.
— Я должна пойти.
— Куда?…
— На улицу. Где оставил муж быть.
— Зачем?! Ты же сказала будет бить и прогонит!
— Да.
— А зачем тогда идти?
— А что мне делать? — жалобно. — Я не знаю… Придет, заберет, хуже будет.
— Куда хуже-то? Нет. Ты не пойдешь туда. И тебя никто не заберет. Ты здесь в безопасности и под моей защитой.
Это безумно сладко говорить! Безумно!!! И мне кажется я сверну все горы этой планеты.
Просто доверься мне! Пожалуйста.
Глава 4 — Главное теперь никогда не проснуться
Он совсем не похож на наших мужчин. Совсем. Глаза у него светлые, как у меня, только зеленые.
Так смотрит он…
Как кобра, наблюдая за каждым моим неосторожным движением.
Не понимаю его взгляд. И внутри меня что-то тревожно бьется. Что-то трепетное намешанное со стыдом и страхом. Как-будто я… голая!
Он говорит со мной ласково, простыми словами и мне легко понимать смысл, хоть я и не все слова узнаю. И он не раздражается от моего плохого русского.
— Не уходи. Тебе не обязательно туда идти.
— Остаться нельзя.
— Почему?
Как он не понимает?!
— Как остаться?!
— Так. Останься. Зачем идти туда, где тебе плохо.
— Такая… как?… судьба? Такая судьба. Бог дал такой муж. Терпеть теперь. Принимать судьбу.
— Яся, зачем терпеть?
— А как жить, Ле-ша?
— Здесь живи, — тяжело сглатывает он.
— Кто я здесь? Нет. Нельзя русский мужчина верить. Вы одну берешь. Надоела — прогнал. Вторую берешь… много берешь! Всяких! Грязь в семье. Не заботишься. Только пользоваться! Дети растут ничьи. Ты потом чистую возьмешь, а я — пошла вон!
— А наши женщины так о ваших мужчинах говорят. У нас одна жена. У ваших — много.
— Наши мужчины берут одну, две, три. Сколько могут достойно обеспечить. Каждую любят, кормят, заботятся. Навсегда. Дети все с отцом. Защита. Семья. Ваши — берут как животные. Сегодня жена — завтра никто.