«Больше всего времени потратили на то, чтобы замаскировать барабаны, тряпками завесить, всю мануфактуру в ДК собрали, сделали шатер, как-то потом Зема туда залезал…» (Бегунов). «И ура! Вперед! Погнали!.. — смеется Назимов. — Дубль писался так: все готовы? — Сыграли! — Послушали… — Никто не ошибся?! — Никто не ошибся… — Ошибся — вместе переписываем».
Привлекали к работе граждан, которые в гости заходили, следы чего в альбоме остались: «Криво нам напел Леня Баксанов, старый друг, зашел посидеть, предложили попеть… Спели, а поскольку тогда не очень точно слушали, прозевали, что там кто напел. Сверху кривой такой голос торчит, так это Леня…» (Бегунов). Пел Зема, пел Леха Густов…
«Работалось здорово, само катилось. А в конце выяснилось, что песен очень много, и они сами собой делятся на два разных альбома. Мы страшно удивились. Писали один альбом, а выяснилось, что два, они разные даже по звуку» (Бегунов). Первый сам собой назвался «Дуля с маком», второй получился диковатый, почти панковский, но никак не назывался, пока не пришел Бегунов и не заявил: «Дерматин». Ему сразу сказали, куда забить такое название, но Бегунов закричал: «Ты не слушай, ты читай!». И написал название по буквам, после чего оно было принято немедленно. Слово «Дерьмонтин» придумал словотворец Бегунов. В стиле «недопанк».
Альбомы вышли такие, какие писались: лихие, сумбурные, состоявшие наперечет из вещей, которые все «без пяти минут хит». Написанные быстро, а тогда Шахрин чуть ли ни на каждую репетицию по новой песне приносил, отрепетированные быстро и очень быстро записанные, они несли в себе непосредственность, легкость и недоделанность. На первый план сама собой выдвинулась спайка Назимов — Нифантьев, мощный бас и напористые барабаны оттеснили в звуковой фактуре на второй план все, даже голос Шахрина, а бегуновское гитарное творчество оказалось и вовсе на периферии.
Хотя именно Бегунов предпринял на этой записи эксперимент, для Свердловска почти революционный: отказался играть сольные куски в традиционной манере. Соло-гитарист, полностью переключившийся на риф, — это была измена профессии. Но это был еще один шаг на пути самоопределения «Чайфа», шаг в сторону индивидуальности.
Запись вышла бодрая, агрессивная, почти злая, что «Чайфу» в общем-то не свойственно, но очень точно отражавшая тот насыщенный, короткий и веселый период в жизни группы. Короткий, потому что он уже кончался.
«Когда меня пригласили в «Наутилус», я в первый момент не понял: а что с «Чайфом» — то делать?..» — В. Назимов.
Пригласили Зему в начале осени. Алика Потапкина забрали в армию, наусы остались без барабанщика и позвали Зему. Спорить с этим фактом было бесполезно, «Наутилус» за одно лето взлетел почти до небес, перспективы имел почти космические, выбора у Земы не было. «Мы даже не уговаривали, — рассказывает Бегунов. — Как бы мы ни кокетничали, все равно понимали, что это человек другого уровня». «По тем временам это было очень выгодное предложение» (Шахрин). «Чайф» тогда был группой областного уровня» (Назимов). Вовка хотел быть профессионалом, в «Чайфе» играли два строителя и Нифантьев, грузчик из булочной.
«Но Земе у нас нравилось. Мы разрешали ему петь, а представь себе Зему, поющего в «Урфин Джюсе»… В группе тогда очень хорошая была обстановка, да и просто ему рок-н-ролл нравился. Зема вообще всегда очень правильные вещи делал в жизни», — свидетельствует Бегунов. Но на сей раз промахнулся, он пришел в «Наутилус» в мутный момент, когда группа судорожно набирала высоту, чтобы развалиться, как печально знаменитый Челленджер. Хотя до развала оставался еще год. «Потом я думал, — усмехается Назимов, — играл бы в «Чайфе» — до сих пор бы играл».
Но ребят Зема постарался в трудное положение не ставить: он привел себе смену, нового барабанщика. Сам с ним репетировал, учил материал, потом репетировал с «новым» составом. И остался доволен. Барабанщиком стал Игорь Злобин. Старый назимовский приятель, человек опытный, непьющий, потому что зашитый, и вообще славный малый… Приняли его в свои тесные ряды просто и без разговоров. Да и выбора не было.
18 октября проходило 'закрытие первого (и последнего) семинара рок-клубов Страны Советов. Чайфы играли акустику, играли впятером, Зема передавал эстафету Злобину. «Чайф» просто порадовал, здорово! — записал в дневнике Пантыкин. — Новые песни, новый саунд, возврат к акустике, Зема подпевал, Злобин играл доп. перкуссию. Они собираются работать со Злобиным, т. к. Зема занят у «Нау».
Но это история иных времен.
Глава 3
Бестолковщина. Новые времена
(приходят незаметно)
«И начался странный период -
самое бестолковое
в истории группы время».
В. Шахрин.
Бог знает, что творится с временами. Как они приходят и уходят. И откуда берутся времена новые, если все время были старые?..
Мало кому дано распознать миг, когда времена меняются, потому-то мы обыкновенно думаем, что времена идут еще старые, ан гляди ж ты, они уже провернулись. Пока дойдет, что времена иные, они уже заново вывернулись и стали какие-нибудь сверхновые, другие. Из чего следует, что живем мы не там, где нам кажется. В смысле времени.
Осенью 87-го «Чайф» был на взлете. Группа, еще весной в плане перспектив более чем сомнительная, осенью сама в себе уверилась и в общественном мнении утвердилась вполне. «С ходу взяли» Питер, прокатились по фестивалям, записали два альбома… Иначе говоря, добились всего, о чем раньше только мечтали. Мечтать стало не о чем. Добиваться тоже нечего. Делать стало нечего. Тем более, что музыка делом не считалась, не была работой, она просто была. Иногда играли концерты, в остальное время работали на стройке. Бегунов и Шахрин в одной бригаде. Но сближались друг с другом Бегунов и Нифантьев — пили вместе. Шахрин оказался на отшибе. И вот что странно: летом из него песни перли, как из форточки, осенью форточка закрылась, ни одной песни. В общем, симптоматика вырисовывалась тревожная, но об этом не думали, потому что все шло демонстративно хорошо.
И на рок-н-ролльном фронте в целом все шло хорошо. Как на железнодорожном плакате «Счастливого пути, товарищи!..» — где ехидно ухмыляющийся Ильич Ленин машет проезжающим коротенькой детской ручонкой. Год 87-й в истории русского рока был странным. Год всеобщего рокерского возбуждения, радостного и нервного. Год долгожданного триумфа, когда общество востребовало-таки рок-н-ролл, чему все рокеры много радовались, хотя радоваться следовало далеко не всем, ибо востребовало общество не тот рок-н-ролл, который был, а какой-то другой, которого в реальности как раз и не было. Общество востребовало миф о русском роке. Подлянку не заметили, радовались. В Свердловске идея мифологизации рока воплотилась в «Наутилусе», который стремительно уходил за облака; остальным досталось почетное право наблюдать за взлетом доселе подводного судна. Но не всем, а некоторым. Полноводная река свердловского рока вдруг обмелела: если в 86-м в городе и окрестностях насчитывалось более-менее заметных групп штук около пятидесяти, то к концу 87-го их осталось десятка полтора, но и у оставшихся дела шли странно. На выезды, на фестивали приглашали тех немногих, кто успел «засветиться», остальных никто не знал и узнавать не собирался. Местная публика местного рока перекушала и на концерты ходить перестала. Внимание к магнитофонным альбомам упало резко и повсеместно, чайфы, к примеру, скоро выяснили, что записать они два альбома записали, но никто эти альбомы не слышал и слушать не рвался. Рок-культура перемещалась из магнитофонов и клубов в телевизоры и на стадионы; из этого, казалось бы, отрадного факта подспудно вытекало, что музыку теперь заказывают не слушатели и подпольные критики, а теле ведущие и новейшие кооператоры. Этим персонажам нужна была совсем другая музыка.