В 1951 году Бирюков вступил в ряды Коммунистической партии, Взволнованно следит Бирюков за жизнью страны, за новым строительством, развернувшимся на советской земле. Летом 1951 года он снова едет в творческую командировку. Писатель побывал на заводе «Красное Сормово», на Горьковском автозаводе имени Молотова, а затем на строительстве Куйбышевской гидроэлектростанции. В результате этой поездки Бирюков написал книгу очерков «На мирной земле», в которой показал массовый трудовой героизм советских людей, строителей коммунизма.
Николай Бирюков
ЧАЙКА
Светлой памяти
ЛИЗЫ ЧАЙКИНОЙ,
верной дочери русского народа,
с глубокой любовью посвящаю эту книгу
Часть первая
ДУША ГОРИТ
Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес замолчал, освещенный этим факелом великой любви к людям, а тьма разлетелась от света его и там, глубоко в лесу, дрожащая, пала в гнилой зев болота. Люди же, изумленные, стали как камни.
— Идем! — крикнул Данко и бросился вперед па свое место, высоко держа горящее сердце и освещая им путь людям.
(М. Горький, «Старуха Изергиль»)
Глава первая
Осень 1935 года выдалась на редкость хмурая. С начала октября — пятый день кряду — над Певском ни разу не проглянуло солнце. Время едва перевалило за полдень, а от серого, низко опустившегося неба на улицах города было сумрачно. Дождь глухо стучал по крыше двухэтажного Дома Советов, мелкой рябью тревожил лужу, разлившуюся от парадного крыльца до середины улицы, капал с голых сучьев тополей. Окна райкома партии смотрели на восток — в сторону старой водокачки, видневшейся далеко на окраине, и капли дождя, разбиваясь о стекла, сползали вниз светлыми полосами.
Зимин сидел у себя в кабинете и готовился к докладу на пленуме райкома. Он был уже не молод: волосы на висках тронула седина, по крутому лбу волнисто разбегались две глубокие морщины; у задумчивых, слегка прищуренных глаз собрались черточки — сетчатые и тонкие, как паутина.
За дверью послышался шум, потом — голос технического секретаря:
— Сказано ведь — сегодня никого не принимает.
— А меня примет!
Дверь в кабинет стремительно распахнулась, и Зимин увидел на пороге белокурую девушку, вырывавшуюся из рук технического секретаря.
— Да отцепись ты, ради бога! Чего я тебе… на мозоль, что ли, наступила?
Зимин с досадой дал знак оставить девушку в покое.
Она переступила порог и сердито захлопнула дверь перед самым носом обескураженного технического секретаря. С башмаков, которые она держала в руке, и с подола платья капало на пол. Босые ноги были красны и забрызганы грязью. Мокрыми были и волосы, заплетенные в две косички. Она поставила башмаки возле двери, неторопливо одернула платье и обратилась к Зимину так просто, будто знала его много лет:
— Ну, здравствуй!
От приветливой улыбки просветлело все лицо ее, и Зимину сразу бросилось в глаза, что девушка совсем молоденькая: едва ли ей было шестнадцать лет.
— Осень, а ты в платьишке, — сказал он, чувствуя, как исчезает его досада на эту голубоглазую, не во-время заявившуюся гостью. — Простудиться хочешь?
— Ой, что вы, в платьишке!.. На мне еще кофточка вязаная. Только она вся насквозь вымокла, и я ее в той комнате оставила, где этот дядька сердитый… Еще у меня и калоши. Их у входной двери сняла. Не украдут?
— Украсть-то, может быть, не украдут, но и снимать там не к чему было.
— Ну, тогда подожди. Калоши-то, правду сказать, не дюже важные, а жалко: других-то нет пока. Я быстро…
Вернулась она и с калошами и с вязаной кофточкой. Калоши были рваные, все в грязи и явно не по ее размеру. Она поставила их рядом с башмаками и взглянула на стол, заваленный бумагами.
— Не будет ли какого листа ненужного, пообчистить?
Зимин дал ей старую газету.
— Откуда ты?
— Волгины мы. Зовут меня Катей. Я — избач в Залесском, не слыхал?
— Так ты залесская?