Однако…
— Ты тоже из тех, кто восхваляет его и называет «великим лучником»?
— Нет. Честно признаться, я толком не успел поучаствовать в битвах — война уже успела закончиться. Я слышал о нем, но не более, — ответил Тору. — Значит, вы в самом деле его родственник?
— ...Он мой так называемый «отец», — бросил Дойл. — Но другие преклоняются перед ним как перед «великим лучником». Перед никчемным фанатом войны, который ушел на нее, бросив жену и детей, и никогда не вернулся.
— Фанатом…
— Он… и все военные, подобные ему, думают лишь о том, чтобы сражаться и прославиться на войне. Они никогда не возвращаются — ни когда их жена и дети умирают от болезни, ни когда уже умерли. Я писал ему, писал постоянно. Я был еще ребенком и не мог ничего сделать в одиночку. Умерла мать, через год сестра… а мне оставалось только смотреть на их страдания и смерть.
— …
Дойл тоже ругал себя за бессилие, которое помешало ему спасти дорогих людей.
Но…
— Какой еще «великий лучник»? Какой еще «герой»? Он… он только и может, что убивать людей стрелами. Он не смог спасти даже своего ребенка. Чем хороша его сила? Что за придурки станут восхвалять его и…
Дойл прервался и замолк.
Видимо, он спохватился и понял, что дал волю эмоциям. Дойл глубоко вдохнул и выдохнул, чтобы успокоить разгоревшийся в душе огонь.
— Я не такой. Я спасу своего сына.
— …
— Я понимаю, тебя не в чем обвинять. Прости.
— Нет, не стоит извиняться, — сказал Тору, а затем…
«Сейчас я действительно залезу не в свое дело».
Чуть разочаровавшись в себе, он продолжил:
— Но вы знаете, возможно…
— Хм?..
— Бывает такое, что… человек не может вернуться при всем желании, — сказал Тору, вспоминая слова Гленна, произнесенные им после битвы.
«Ладно, неважно. Все равно мы ее только от неизбежности убили. Да и война уже кончилась. Мне незачем в нее стрелять».
В голове Тору эти слова, произнесенные с толикой раскаяния, никак не сходились с образом «фаната войны», который рисовал Дойл.
Безусловно, случается такое, что окончание войны меняет характер человека, но…
— Обстоятельства бывают разные. — Тору прокрутил в голове «причины», о которых недавно рассказал Гленн, и продолжил, тщательно выбирая слова: — Если человек, которого называют «великим лучником», покинул бы передовую, этим он нанес бы армии огромный урон.
Именно поэтому дезертиров карают так строго.
Куда важнее не то, что дезертир не исполнил свой солдатский долг, а то, что своим поступком он поставил под удар жизни многих бывших товарищей.
— Разве мог он вернуться домой, зная, что его уход способен привести к десяткам, нет, сотням смертей?
— ...Я не мог вернуться. Мои жена и дочь заболели и страшно страдали. Мой сын писал мне письма и просил о помощи… и все равно я не мог.
— Почему?
— На то время мы сидели в крепости в долине… и враг сильно наседал на нас. С каждым днем раненых становилось все больше, к тому же линия фронта постоянно растягивалась и нам не могли прислать подкрепление. Собственно, офицеры решили, что «у них “великий лучник”, ничего с ними не случится», и поэтому никого не присылали.
— Так значит…
— Именно. Ситуация сложилась такая, что без меня крепость бы немедленно пала. Всех моих раненых товарищей переубивали бы. Мои ловушки погубили многих вражеских солдат. Я прекрасно знал, в какой ярости наш враг.
— И выбрал соратников, а не семью?
— Ну, выходит, что да. Конечно, из писем ребенка я не понимал, что за болезнь поразила моих жену и дочь. Я не знал, умрут ли они. У меня в крепости было с дюжину раненых. Если бы крепость пала — погибло бы вдвое больше, а затем под удар попали бы близлежащие деревни и города. Я знал, что умрут по меньшей мере пятьдесят человек, а от меня требовали сделать выбор…
— Но ведь… — протянул Дойл. — Получается, он решил, что жизнь десяток товарищей ему важнее, чем жизнь членов семьи?
— Ну…
Получается так.
Если считать, что жизнь всех людей имеет одинаковую ценность, десять товарищей действительно важнее двух родственников.
Нельзя сказать, что Гленн «ошибся».
Но с учетом своей позиции Дойл не мог признать, что отец поступил правильно.
Неудивительно, что он решил, будто отец «бросил их».
— Возможно, настоящие герои действительно даже не вспомнят о семье, спасая товарищей. Наверное, военные восхищаются такими историями… Но я не стану его прощать.
— … — Тору вздохнул.
Он, как посторонний, не имел в этом вопросе права голоса, к тому же никто не обязывал его налаживать отношения между отцом и сыном.
И тогда…
— Короче говоря, я его…
В следующую секунду Дойла прервали.
Криком. И грохотом.
— Фейлы!
Пусть Чайка и сорвалась на крик, но отреагировала быстро.
Обычно она не отличалась проворством… да и вообще привлекала к себе внимание неуклюжестью, но тем не менее сейчас кинулась к гробу без малейшего промедления.
Она не мешкала ни когда открывала крышку, ни когда начала собирать гундо, а ведь обычный человек, столкнувшись лицом к лицу с фейлой, не смог бы от страха и пальцем пошевелить…
— Чайка! — воскликнула Акари, на ходу доставая из кармана метательный нож и кидая его.
Клинок пролетел точно перед глазами Чайки и помешал кокатрису поразить ее магическим взглядом.
— Акари. Спасибо, — ответила Чайка, продолжая возиться с гундо.
А рядом с ней…
— Вы…
Стояла ошарашенная Миша, прижимавшая к себе больного Тариса, и не знала, что сказать.
Но оно и понятно, ведь до сих пор Чайка и остальные говорили, что они «просто путники». Будучи полукровкой, а значит бывшим военным, Миша прекрасно понимала, что повторить трюк Акари способен не каждый. Кроме того, она хорошо знала, для чего нужны гундо.
— Объясним. Позже! — воскликнула Чайка, достала из гроба патроны с сухим топливом и зарядила в гундо.
Пока что ни о каких разговорах не могло быть и речи, поскольку в «Белый цветок» ни с того ни с сего влетели два кокатриса.
Однако…
— Что там, Чайка?! О как.
Тору вбежал в зал из дальней комнаты, тут же увидел порхавших кокатрисов и нахмурился.
— Брат! — откликнулась Акари и бросила ему недавно извлеченную из багажа пару стилетов.
Свой любимый молот она при этом еще не достала, поскольку прекрасно разбиралась в отличиях… и преимуществах того и другого оружия.
— Спасибо!
Поймав все еще зачехленные клинки, Тору приложил рукояти к отпечатанным на ладонях эмблемам.
Комбоклинки, позволявшие пропускать через себя энергию и таким образом становиться частью тела бойца, лучше всего проявляют себя именно в замкнутых пространствах. Их главная сила — в возможности точно контролировать направление удара. В свою очередь молот Акари, требовавший постоянного вращения, для битв в помещениях не годился.
К тому же…
Гьо-о-о-о-о-о-о!
Кокатрис издал пугающий крик и бросился в атаку.
Перед его клювом всплыла диаграмма и испустила тонкий луч «глазной атаки».
Тору пригнулся, чтобы увернуться от нее, и тут же метнул один из стилетов снизу вверх. Но так как сражался он против проворной птицы, та без труда увернулась от броска. Клинок воткнулся в стену.
Вот только…
— !..
Тору прыгнул в сторону. Он коснулся ногами стены, будто освободившись от оков силы тяжести, после чего оттолкнулся снова и устремился к потолку.
Диаграмма кокатриса и управлявший ей глаз беспокойно двигались, пытаясь успеть за скачущим Тору. Взять его в прицел никак не получалось.