Чайка вспомнила, как похвалялся ей Чубак точностью хода часов и мелодичностью марша, через каждые три часа зовущего в мир неясной мечты. Часы она запомнила в мельчайших подробностях.
Как неопытный артист, Чайка не знала, что делать с руками «в то время, как…» Для этого «как» на складе образцов человека нового типа годных примеров не нашлось… Чайка сосредоточилась на часах. Срединный циферблат со стрелкой в виде догоняющего время, стригущего секунды серпа. Рука нащупала пусковой рычажок. Начало хода — четыре шестнадцать, длительность — две тридцать две.
— Начало хода — четыре шестнадцать… — повторила она вслух и посмотрела сквозь круг летчиков в сторону своего бывшего инструктора. Над головами невысоких ребят она разглядела уже только крупный затылок с мощной шеей под ним, ежик редеющих волос…
Чубак в тот день бесследно исчез: видимо задание, полученное им по секретным каналам, было столь срочным, что он, покидая эскадрилью, не успел даже собраться…
Часы со стрелками в виде залегших красноармейцев Чайка по истечению срока давности выпросила у комэска себе; левая половина, где остановилось время четыре восемнадцать, оставалась нетронутой, правая была ей безразлична, лишь центральный хронометр не знал покоя — она то и дело прерывала в нем ритмичный ход времени — ставила красноармейцев на три и слушала зовущий в еще неясную, но уже прекрасную мечту марш…
7
Трижды Чайка возвращалась одна.
Второе звено потерял Зигфрид.
Звеньевая Чайкина едва могла набрать себе ведомых. Лишь наиболее задиристые, остро ощущающие скверну эмансипации летчики-петушки, чтобы доказать превосходство мужского рода, соглашались летать вместе с ней. Но как и у петушков, невелико было их летное время.
Трудно и Зигфриду стало комплектовать свои звенья.
И все потому, что в одном из боев германский ас, известный на фронте как Зигфрид, заглянул под фонарь одной из намеченных им жертв. Под фонарем сидела Чайка. А он думал — неуклюжий русский Иван.
Вышло так, что в тот день по возвращении на базу «вальтер» Зигфрида перебил половину общих запасов спиртного, вторую половину уничтожила его глотка. Сам Зигфрид был здесь не при чем.
Свалившись в одежде на кровать, он долго рассматривал старую почтовую открытку. Это была фотография Марлен. Как жаждал он еще тогда, до войны, чтобы эта девушка с большими влажными глазами и сильным скуластым лицом стала его. Он, Гюнтер Дюркгейм, ас, сын Отчизны, и она, воплощение Родины в прекрасную женщину — Марлен Дитрих, кинозвезда. Он думал тогда, в дни «бури и натиска», что отныне его ничто не испугает, что он вступит в рыцарское соперничество даже с самим рейхсфюрером, что для нес он станет первым крылом Великой Германии! Что покорит ей небо от тропиков до Антарктики! Доберется до Асгарда, отыщет Грааль. Приняв посвящение, станет «Зигфридом», но сохранит в новом теле часть прошлого, старого своего человеческого тела, для того лишь сохранит, чтобы остаться ее единственным рыцарем и… мужчиной.
И после всего этого Марлен сбежала. В теле валькирии жил тлетворный дух низкорожденной. С грязным вертлявым макаронником, или хуже того, с голливудским мойшей сбежала эта отступница!
Лишь большая война спасла его дух от разложения.
Но он знал, что истинная дщерь Германии, его Хильда, светлоокая валькирия, воинственно-нежная и сурово-прекрасная, еще встретится ему на пути.
И они встретились. Высоко-высоко, на пределе альтиметра, у порога солнечного Асгарда. Но только почему его мечта сидела в кабине русского самолета? И была она, как Марлен, в шлеме, с выбивающейся прядью светлых волос, с глазами, подобными холодным альпийским озерам. Русская?!
Четыре дымных хвоста прочертили тот день.
Да, она и есть та самая, его Хильда, о которой пророчествовал «Вель».
С каким-то жертвенным покорством лезли на нее его товарищи, и с каким-то нечеловеческим коварством и точностью, точно опытная проститутка, выскальзывала она из-под его насильников-молодцов, и еще до того, как Зигфрид успевал развернуться, дырявила их беззащитные тела.
Расправившись с его боевыми товарищами, Хильда пыталась сесть ему на хвост. Рискуя потерять управление, Зигфрид нырнул на своем «Ме-109» в крутое пике. Но красную валькирию не испугала близость земли: она заложила свой «Як» круче, а выровняла ниже. В баснословной спирали, брюхо к брюху, взмыли они вверх…