Потом пришел шум. Засыпая, я слышал его - ритмичный, тягучий. Что такое? Может быть, устаю? Уставал я и прежде, но такого шума не слышал: "У-ух-х! У-ух-х!" Даже днем задумаешься и слышишь: "У-ух-х!.."
Что-то знакомое, а не поймаешь. Начал прислушиваться. Среди поля встану и слушаю: вспомнится... вот сейчас... У-ух-х! Непонятно! И, как все непонятное, это пугает. Я стал зажимать уши ладонями, затыкать ватой. Шум только усиливался.
. Я уже ни о чем не мог думать. Не мог читать.
- Что с тобой? - спросила жена. - Ты болен?
Что я мог ей сказать?
И вдруг - да ведь это морской прибой! К ударам примешивался шорох, скрежет, как будто терся камень о камень!..
На какой-то миг это меня успокоило. Объяснение найдено. Но тут же пришли вопросы: откуда прибой?
От дома до моря сто километров!.. Между тем прибой бился у меня в ушах, как гигантское сердце.
И - наверно, одно к другому - перед глазами стало возникать море. Приляжешь даже не задремать какой сон при часовом перерыве? - прикроешь глаза появляется море. Как-то странно появляется, будто я смотрю на него сверху, плыву над берегом. Прибой набрасывается на скалы, камни блестят влажные, а я плыву - лечу, и навстречу мне ветер. Картина была до того реальной, что я впервые это привиделось днем - не раскрывал глаз: не упустить бы море, вскинул руку ощупать стену. Дома я, стена рядом. Значит, мне снилось. Сон, однако, двойной: я дома, и я над морем, ощупываю стену веранды и лечу над водой... Мыслил я очень отчетливо и раздвоение ощутил с испугом: сон наяву привлекал и тревожил одновременно.
Вечером пришло то же; волны, прибой. Бывал я на Черном море. На сочинских пляжах. Но море, которое видел теперь, было другим.
Так стало повторяться из ночи в ночь. Иногда картина менялась: уходил берег, внизу были волны, впереди линия горизонта. Гул прибоя стихал, слышался шелест пены на гребнях волн.
Опять менялось: горизонт валился наискосок, в глаза ударяло солнце. Я сжимал веки, а когда поднимал их, видел перед собой корабль...
Вставал с постели, этим, наверно, будил птиц, они шевелились в клетке. Иногда подавали голос, это толчком отдавалось у меня в сердце. В глаза наплывало море, хотелось к нему.
Утром шел на работу. И на следующий день на работу - все двигалось чередом. Однако тоска по морю оставалась в душе, зрела, становилась частью меня самого. Тоска и тревога. Отчего же тревога? Отчего мечта по несбыточному рвет меня на куски? С поля, с вечернего совещания при директоре меня гнало домой. Но и здесь спокойствия не было. Море хотелось видеть.
И от того, что хотелось, видел берег, волны. Корабль. Рыбу, мелькавшую перед глазами. Крик чайки близко над ухом. Проснувшись, я пытался понять: кричала чайка во сне или в клетке?
Подолгу разговаривал с птицами.
- Папа, что это ты? - заметил младший сын Борька.
Я поднимал его к птицам:
- Хотел бы такие крылья?
- Хотел бы. -Мальчик тянулся к клетке.
Я отстранял его. Никому не разрешал беспокоить птиц.
- Выпусти их, - просил Борька.
- Выпущу.
Борька спрашивал:
- Где их дом, далеко?
- Приходи перед сном, расскажу.
Вечером Борис забрался в кровать раньше меня.
- Набегался? - Я прилег рядом с ним.
- Вижу сон, - ответил мальчишка.
- Ты же не спишь, - засмеялся я.
- Все равно вижу.
- Что видишь?
- Море.
- Море?
- Синее бурное море.
В полусвете, падавшем из окна, я заметил, что мальчишка лежит, сомкнув веки, и на лице его такое выражение, будто он хочет что-то поймать.
- Почему у тебя такое лицо? - спросил я.
- Не мешай!.. - прошептал Борис.
- Чему? - так же шепотом спросил я.
- Ловить рыбу.
Я молча глядел на сына.
- Поймал! - заорал вдруг Борька, сцепив пальцы. Открыл глаза, поглядел на руки:
- Куда она делась?
- Кто?
- Рыба!
Я опять засмеялся, а Борька сказал:
- Море уходит из глаз. - И прибавил: - Хочу туда!
Что-то убедительное - не фантазия - было в словах мальчишки. Я попросил:
- Расскажи по порядку.
- Лежу, - заговорил Борька, - жду тебя. Ты долго не приходил, у меня начали закрываться глаза. Я сначала боролся, раскрывал их даже пальцами, а потом мне показалось, что я слышу шум. Прислушался и забыл, что надо раскрывать глаза. И тут я увидел море. Близко - летел над ним. Волны шумели. Было все как в кино. Белые гребешки, брызги. Да я... папа, я и сейчас вижу море. Подожди, - Борька закрыл глаза ладонями. - Так лучше, - сказал он. Море опять пришло. Такое же...
По мере того как Борька рассказывал, перед моими глазами тоже возникло море.
- Брызги так и летят!
Брызги летели.
- Но тогда я увидел рыбу, кинулся к ней, - продолжал Борька.
В воде светлыми лезвиями скользили рыбы.
- Вот они!
Рыбы шли косяком.
- Ой сколько! Счас!.. - Борис поднял руки, растопырил пальцы. - Счас, папа...
Море метнулось нам обоим в глаза. Мелькнула рыба. Борис выкинул руки вперед.
- Промахнулся!.. - жалобно сказал он. И тут же воскликнул: - Пароход!
По волнам рядом проходил пароход. Большие белые буквы блестели на освещенном борту.
- Что написано? Что написано?.. - шептал Борька.
- "Охотск".
- Так ты видишь?
- Вижу.
Борька повернулся ко мне, я тоже раскрыл глаза.
- "Охотск", - сказал Борька. - Бо-ольшой!
В клетке, растревоженные нами, беспокоились птицы. Больше море не появлялось, хотя Борис опять закрыл ладонями глаза и ждал продолжения сна. Сон его не удивил нисколько. Удивил пароход. Меня тоже удивил пароход. Но больше как можно, чтобы двум неепящим людям приснился одинаковый сон?..
Борис тоже опомнился.
- Почему, - спросил он, - нам обоим приснился "Охотск"? Ты видел, пап, там матросы и капитан. Какой большой! - опять воскликнул малыш. - Так и режет воду, и режет! Кино!.. А если, пап, пароход этот на самом деле? И матросы и капитан? А в каком это море, в нашем или в заграничном?