Вот и кончился мой снабженческий рейс. Не будет больше выгрузок «своими силами»; не надо натягивать на себя не успевшую просохнуть робу и таскать по пояс в воде тяжеленные мешки и ящики; позади беспокойные бессонные ночи, когда не хватает времени, а море штормит, а груз надо вывезти на берег во что бы то ни стало, и приходится принимать самые рискованные решения…
А мне жаль, что все это уже позади; мне жаль расставаться с кораблем, с моими товарищами по рейсу, с редкими, крохотными островками, к которым ближе чем на две мили судно подойти не может; жаль этого хмурого низкого неба; мне жаль расставаться с Арктикой…
На толстое стекло иллюминатора начали опускаться лохматые хлопья снега. Одиночные пушистые снежинки робко касались стекла и тут же пропадали, превращаясь в тонкую струйку воды. Но снег повалил гуще, и вот уже все стекло оказалось залепленным толстым слоем. Ну что ж, до свиданья, Арктика! До следующего лета!
КРУТАЯ ВОЛНА
Все лето дул холодный, резкий норд-ост. Кончался сентябрь, а льды в бухте так и не разошлись. От ветра ледяные поля крошились и с треском лопались. Повсюду громоздились бесформенные груды торосов.
На берегу бухты стояла невысокая худенькая девушка с кроткими голубыми глазами и долго смотрела на ледяной хаос. Потом она грустно вздохнула и поднялась на пригорок. Там стоял маленький домик с радиомачтой. А через час она торопливо бежала вниз, где у самого берега бухты зябко жались к земле три рубленых домика полярной станции. Рывком распахнув дверь, девушка вбежала в столовую зимовки, или, как ее называют, кают-компанию. Здесь обычно проводили свое свободное время зимовщики. И сейчас в просторной комнате сидели две пары шахматистов. Начальник станции Тимофей Иванович Крылов, пожилой, плотный мужчина с большими залысинами на лбу и с крупным рябоватым лицом, сидел в кресле и задумчиво посасывал потухшую трубку. Несколько болельщиков молча следили за игрой.
Девушка обвела всех сияющими глазами и воскликнула:
— Товарищи! Слушайте, какую я радиограмму приняла сейчас с Диксона! — И, четко выговаривая слова, она торжественно прочитала: — «Вам вышел ледокольный пароход «Прончищев» точка примите меры разгрузке максимально короткий срок точка».
Шахматисты на мгновенье подняли головы, равнодушно посмотрели вокруг и снова склонились над досками. Метеоролог Петя Заиграев, коренастый парень лет двадцати пяти, с толстыми добрыми губами и сонным взглядом сероватых глаз, подошел, взял из рук девушки синенькую полоску радиограммы, прочитал вслух еще раз и вернул обратно.
— Сколько уж таких «грамм» ты приняла за лето? — спросил он.
Девушка непонимающе смотрела на него.
— Это пятая. Но при чем здесь прежние?
— А при том. Этот тоже потолкается во льдах, да и назад. А мы тут должны нервную систему себе расстраивать ожиданием.
— Но это же «Прончищев»!
— Ну и что?
— «Прончищев» пробьется! — упрямо повторила девушка.
— Ты так уверена?
В сонных глазах метеоролога мелькнула живая искорка. Он повернулся к сидевшим в комнате зимовщикам и, подмигнув, внушительно произнес:
— Слышали? «Прончищев» пробьется! А почему? А-а… ну то-то!
Все засмеялись.
Девушка покраснела и, сердито взглянув на метеоролога, сказала:
— Как не стыдно тебе, Петр! Вовсе не поэтому, а потому, что у «Прончищева» ледовая обшивка.
— Вот я и говорю… ледовая обшивка… только сидит она в машине парохода, — Заиграев дружелюбно подмигнул девушке.
Тимофей Иванович подозвал ее и взял радиограмму.
— Похоже на то, что действительно пробьется, — спокойно сказал он и посмотрел искоса на девушку. — Небось рада?
Девушка смущенно потупила глаза.
Все жители этого крохотного островка, затерянного в холодных просторах Карского моря, знали, что на «Прончищеве» плавает третьим механиком Евгений Цесарский. Таня Маслова, радистка полярной станции, познакомилась с ним летом прошлого года на борту «Прончищева», когда ехала сюда, на зимовку. Всю зиму на остров шли от Цесарского длинные телеграммы. На зимовке любили подшучивать над их «телеграфной» любовью. Особенно допекал Таню метеоролог Петя Заиграев. Когда долго не было телеграмм от Цесарского, он успокаивал Таню.
— Ты не горюй, — говорил он с серьезным видом. — Ваша любовь самая дорогая — шутка ли, каждое слово стоит три копейки! Просто парень всю зарплату уже пустил в эфир, а теперь сидит, сухари жует и ждет получки.