Между тем капитану становилось все хуже и хуже. В полдень он вдруг протяжно застонал, потом приоткрыл глаза, посмотрел на боцмана и, задыхаясь, чуть слышно сказал:
— Иван… передай Марине моей… передай… — Голова капитана начала клониться к груди, и он опять замолчал. Потом очнулся, тревожно пошарил рукой по лицу боцмана и, напряженно глядя куда-то в небо, четко и раздельно проговорил:
— Я сделал все, что мог… все, слышишь?..
— Слышу, Захар. Все передам, как ты сказал, — серьезно ответил боцман, но капитан уже снова впал в забытье.
К вечеру он скончался.
Моряки молча перенесли капитана на высокий пригорок и так же молча, старательно закладывали его тело камнями, пока на пригорке не вырос высокий холмик. Потом они долго сидели у могилы капитана, и каждый думал о чем-то своем.
Уже давно наступила ночь, и в темноте ярко вспыхивали на горизонте далекие огни маяка. На ясном небе торопливо мерцали большие звезды, и красно-зеленые сполохи северного сияния легкими, сказочными шторами переносились с одного края горизонта на другой. Луна бледным светом заливала холмистую поверхность полуострова. Черные тени от камней и валунов подчеркивали ослепительно серебристую белизну снега; щедро разбросанные повсюду глыбы гранита приобретали самые причудливые очертания, и казалось, что в этой безжизненной ледяной пустыне безмолвно застыли полчища неземных чудовищ. В гнетущей тишине чуть слышно шуршал по камням сдуваемый ветерком сухой снег.
Шкатов долго смотрел на игру красок в небе и протянул задумчиво:
— Как небо-то разыгралось! Каждая звезда с кулак.
— Да, редко такое увидишь, — отозвался боцман.
Они снова замолчали.
— А мороз прижмет нас к утру, — равнодушно проговорил Шкатов.
— Прижмет, — так же равнодушно ответил боцман, — главное, не заснуть бы. Если я не буду подниматься или стану засыпать на ходу, ты бей меня, Степан, не жалея. Нам нельзя сдаваться, мы должны дойти до маяка.
— Ты тоже следи за мной.
— Ладно. Ну, пошли?
— Пошли. Они поднялись.
— Прощай, Захар, — тихо сказал боцман, — не сумели сберечь тебя…
Поддерживая друг друга под руки, моряки медленно двинулись в путь.
Давно уже скрылся из глаз высокий холмик, сложенный ими на могиле капитана, давно уже наступило утро, а они все шли и шли, не давая себе отдыха. И вдруг остановились. Прямо перед ними лежал на земле человек, головой в ту сторону, откуда они шли, уткнувшись лицом в снег и зябко поджав под себя руки. Моряки повернули закоченевшее тело.
— Он, — хрипло выдохнул боцман.
Они молча постояли над замерзшим механиком и снова побрели вперед.
Метрах в двухстах нашли полузасыпанную снегом шапку с «крабом». Шкатов поднял ее, отряхнул, потом оглянулся туда, где остался лежать Чикваидзе, и глухо сказал:
— Он возвращался…
— Понял все-таки, — дрогнувшим голосом проговорил боцман.
— Поздно дошло до него. — Степан сунул найденную шапку в карман. Теперь они брели еще медленнее, каждый шаг давался им с огромным трудом. Усталость заполнила каждую клеточку тела, и они так долго боролись с ней, что теперь перестали ее ощущать, как давно уже перестали ощущать холод и голод. Они механически переставляли и переставляли ноги, совершенно их не чувствуя. Они боялись остановиться и присесть, — у них уже не хватило бы сил подняться.
Так прошли еще полдня. Шкатов все тяжелее и тяжелее повисал на плечах боцмана, а потом и вовсе остановился. Он стоял, опустив безвольно руки, пошатываясь из стороны в сторону, и глубоко запавшие глаза его отрешенно смотрели перед собой.
— Все, Иван… выдохся… — вяло протянул он.
— Я тебе дам выдохся! — взметнулся боцман. Но Степан безразлично смотрел на боцмана и ничего не отвечал.
Боцман тряс его, грозил, звал, но все было напрасно. Степан молчал. Тогда боцман обнял его и закричал прямо в лицо:
— Ты не имеешь права сдаваться, Степан! Мы ведь с тобой коммунисты, слышишь?
Степан чуть слышно ответил:
— У них тоже есть предел…
— Неправда! Нет такого предела! Помнишь сорок первый? Под Смоленском, Степа! Прижали нас танки к болоту, а у нас — по одной бутылке с бензином. Мы тогда тоже думали, что нам крышка, А ведь комиссар поднялся и пошел им навстречу с бутылкой горючки в руках. И мы все бросились вслед за ним на танки. Не надеялись мы тогда остаться в живых. А ведь пробились с одними бутылками! Ты помнишь, как мы пели в том бою?
И натужным, сиплым голосом боцман запел: