— Будрис приказал нам воздерживаться от бандитских налетов на население. Он считает, что наша главная задача — сохранение национально мыслящих людей. Мы согласились с мнением нашего руководителя и после этого переменили тактику борьбы. Насколько это было правильно, показывают наши сторонники. Сейчас мы имеем нескольких пособников, так мы называем тех, кто легализовался и может пользоваться свободой внутри страны, но духовно примыкает к нам. Они снабжают нас, помогают в меру своих возможностей информацией, питанием.
Он помолчал немного, спросил, что еще хотели бы знать новые члены группы, а затем перешел к характеристике членов отряда.
Костяк отряда составляли Лидумс, Юрка, Бородач и еще один, позже погибший человек. После разгрома отряда в 1947 году уцелели только эти четверо. В это время в отряд пришли Мазайс и Граф. Граф был знаком с Лидумсом раньше.
Родители Делиньша и Кох были пособниками Лидумса. Родителей Делиньша арестовали, и парнишка сбежал в лес. Кох перешел на нелегальное положение, боясь возможного ареста.
Пособники стали все чаще и чаще отказываться от связи с Лидумсом, положение в отряде стало тяжелым. От постоянного недоедания партизаны заметно ослабели, болели. Лидумс обратился за советом к Будрису, который после некоторого колебания разрешил провести крупную экспроприацию. В прошлом году отряд совершил ограбление кассира. Денег было взято много, но один из членов группы погиб.
Сейчас положение несколько улучшилось. Во-первых, прекратились поиски отряда; во-вторых, «братья» могут приобретать продукты питания через своих пособников, находящихся на легальном положении, на деньги, полученные при ограблении кассира; в-третьих, сейчас у отряда есть два запасных бункера в других районах Курляндии, в которых они в случае опасности всегда могут укрыться…
Затем Лидумс упомянул о вооружении. Вооружение, — это видел и сам Вилкс, — было сборное, различных марок и систем, оставшееся от немцев. Боеприпасы в значительной мере израсходованы, осталось по две-три обоймы. В случае встречи с «синими» длительного боя отряд не выдержит. Он, как командир, обязан предостеречь «гостей» и предупредить их о строжайшем соблюдении всех правил безопасности…
Потом Лидумс произнес несколько заключительных слов, относившихся уже непосредственно к Вилксу и Эгле. Он сказал:
— По правилам подлинного гостеприимства мы не будем вмешиваться в ваши дела. Разве только в том случае, если они смогут навлечь опасность на всех нас. Но прошу не обижаться, если на некоторые ваши вопросы вы не получите ответа. А теперь каждый может заняться своим делом. Делиньш — на пост! Мазайс — подготовь дрова! Кох — на кухню!
И маленький, действительно похожий на мальчишку Делиньш бросился вон из бункера; Мазайс швырнул на нары потрепанную книжонку, которую все время держал на коленях, ожидая, когда можно будет дочитать увлекательную историю о сыщике и грабителе, и выскочил еще проворнее Делиньша; а толстый, круглый, как воздушный шар, Кох вдруг заулыбался, как будто дежурство по кухне было его любимым занятием! И Вилкс опять подивился человеку, который мог так распределить свою волю, что ее хватало на всех, и все считали ее своей собственной волей…
Но не все налаживалось так просто, как того хотелось бы…
«Братья» пока еще только приглядывались к своим «гостям». И «приглядывание» было, прямо скажем, строгое.
Вилкс видел, что пока только Мазайс, который сам доставил «гостей», относится к ним снисходительно, да Делиньш, во всем старавшийся подражать командиру, держится с тем же несколько небрежным радушием, какое отличает Лидумса. Улучив момент, Вилкс передал Эгле, чтобы тот был осторожнее, в споры не вступал, держался поближе к нему.
При Лидумсе никаких ссор быть не могло. Но у Лидумса было много дел, не мог он вечно охранять мир между хозяевами бункера и гостями. И всякий раз как Лидумс уходил на проверку постов, на разведку, Вилкс как будто съеживался, ощетинивался, каждую минуту ожидая, что вспыхнет какая-нибудь перепалка.
А началась эта «перепалка» совсем неожиданно.
Лидумс ушел с Бородачом проверять посты. Вернулся с дежурства Делиньш, лег на нары. Спустился, нарубив дров для кухни, Мазайс, еще с порога спросил:
— У кого есть кодеин, ребята? Совсем пропадаю от кашля! Дрова рубить еще можно, все равно треск стоит, а ночью на посту — ни-ни! Подумайте о себе, парни! Вам придется за меня стоять.
В голосе его была такая мольба, что парни невольно потянулись к своим рюкзакам. Кто предлагал соду, кто — кофеин, один отыскал даже пурген. Мазайс рассердился:
— У меня желудок железный, а слабительного тут сколько угодно! Выпей воды из болота или пожуй ольховую кору, вот и прослабит!
Он зашелся гулким кашлем. Толстый и всегда такой добродушный Кох тут сердито сказал:
— Тебя и на той стороне озера слышно!
— Молчи уж ты, «поварская шапочка», — пробурчал Мазайс, вытирая пот с лица. — И вы тоже хороши, братцы, — сердито обратился он к гостям, — ехали в лес, а даже аптечку не взяли!
— А они рассчитывали на готовенькое! — язвительно сказал Кох. — Тоже мне, искатели счастья! Сбежали за границу пропивать латышское золото, а когда послали отрабатывать пропитое, так сразу скисли! Ах, нелегальная жизнь трудна! Ах, чекисты ловят бедных подпольщиков! И сразу в кусты, к нам, к «лесным братьям!»
— Ну, это ты, Шумовка, напрасно говоришь! — примирительно сказал Мазайс. — Был я в этой Риге… Только о том и думал, как бы ноги унести…
— Ты-то унес! — насмешливо продолжал Кох. — А вот как чекисты подстерегут того вонючего Льва, что сбежал от наших дружков, да начнут искать этих его дружков по всем лесам Латвии, так и мы хлебнем горя…
— Какого еще Льва? — насторожился Мазайс.
— А они тебе не говорили? Один из них уже подался в Чека с повинной. Я сам слышал, как Будрис нашему командиру об этой козявке рассказывал. Они из-за этого и утекли из Риги. А то продолжали бы сидеть по ресторациям, кушать орли да оливье. А этот их Лаува на деле оказался жирной трусливой свиньей…
Все смотрели на Вилкса враждебно, и он понял — ссору надо гасить.
— Да, от нас один ушел! — Вилкс повысил голос. — Он решил легализоваться. Конечно, если бы мы знали, что он так поступит, — сами пристрелили бы его. Но он никого не выдал!
Настороженное молчание показывало, что следовало рассказывать до конца. И Вилкс принялся говорить о том, что старый Лаува всегда был трусоват, а тут встретил жену, жена потребовала его возвращения, он поддался…
Но Кох все не желал униматься. Теперь он обрушился на радиостанцию Вилкса.
— Не знаю, что скажет на допросе ваш дохлый Лев, но уж вашу радиостанцию «синие» засекут обязательно! — прокаркал он.
Эгле, помалкивавший во время этой перепалки, тут не выдержал, вступился:
— Не так-то просто запеленговать наш передатчик!
— А ты бы помолчал, карапузик, — перебил Кох. — Мы с твоим главным разговариваем. И вообще, кто знает, что вы за птицы? Сегодня здесь, а завтра там! Прихватят вас где-нибудь, вы тут же все и выложите! А может, и сами просто стукнете, где надо, что есть, мол, у озера Энгуре такой бункерок, где очень громко кашляет Мазайс, а один старый повар умеет предугадывать события…
— Ты с ума сошел! — закричал Эгле. Бедный парень чуть не плакал. Он вдруг вытащил из кармана расческу.
— А это вы видели? — с вызовом крикнул он Коху. — Смотрите, чем нас снаряжают! — Он легко разделил расческу на две части, и в руках у него оказалась гибкая тонкая пилка. Он лихо закончил: — С таким инструментом нам никакая тюрьма не страшна!
Он тыкал этой пилкой чуть не в лицо Коху, и тот невольно протянул руку, чтобы взять ее. А взяв, присвистнул, разглядывая тончайшую ножовку. Подошли и остальные партизаны, рассматривали, удивлялись. А Эгле совсем разошелся. Отвернул воротничок рубашки, показал плоскую вставку-ампулу.
Но на Коха не подействовала демонстрация шпионского «вооружения». Он пренебрежительно сунул пилку Эгле, похлопал по стволу автомата.
— Я предпочитаю сражаться, а не травиться, как крыса… Предложите ваше лекарство старине Мазайсу…