Мазайс выругался и сплюнул от отвращения.
Вилкс понял, что такие споры до добра не доведут. Надо как-то рассеять тяжелое недоразумение, это единственный путь к дружбе. Он вскочил на нары, закричал:
— Подождите, парни! Вы же ничего не знаете о том, как живут ваши соотечественники за границей! Позвольте мне сказать…
— Заткнись, крысомор! — заорал Кох.
— Мазайс, помоги же мне успокоить их, — взмолился Вилкс, обращаясь к человеку, который все-таки знал их больше. Ведь именно Мазайсу доверили их жизни, когда устраивали перевод в лес.
Мазайс хмуро одернул Коха:
— Погоди ты, кочерга, расстрелять их всегда успеешь, надо сначала выслушать. — Мазайс положил тяжелую руку на автомат Коха. Кох угрюмо усмехнулся:
— Ладно, проповедуй! Но помни, мы все хорошие христиане, однако врагов предпочитаем видеть покойниками! — и, кривляясь, затянул, как причетник в костеле: — Житие святого Вилкса слушайте! Амен!
— Амен! — подхватил кто-то из этих богохульников, ставших такими после многих лет своей дикой, почти звериной жизни.
Вилкс, терпеливо переждав это «пение», заговорил:
— Напрасно вы думаете, что мы там в золоте купались… Сначала тюремный режим лагерей для перемещенных, потом вербовка на работу, но куда? В Австралию, в Африку, где цивилизованный человек через полгода становится трупом, или на самые тяжелые работы в Европе… Вот ему, — он кивнул на Эгле, — еще повезло, он устроился шофером, а мне пришлось зарабатывать хлеб в шахтах. А там «за ударный труд» премий не дают, — он зябко повел плечами, — там для шахтеров дворцы не строят, квартир с ваннами, как в Эстонии на сланцевых рудниках, не предлагают…
— Э, да он за Советы! — издевательски, но и предостерегающе сказал Кох. — К чему ты приплел шахтерские квартиры? Почему об «ударниках» вспомнил?
Вилкс невольно вздрогнул. Он понял, почему вспомнил. Это шахтеры в Шотландии кричали им в лицо, что они фашисты! Это шахтеры в Шотландии не один раз устраивали побоища «перемещенным», считая их злейшими врагами русских, — а русских превозносили до небес. Это шахтеры в Шотландии и французы в Руре, и немцы в Дюссельдорфе, собираясь в своих кабачках, читали коммунистические газеты и показывали друг другу фотографии восстановленных и вновь построенных советских городов и шахтерских, заводских, фабричных поселков и рассуждали о том, когда же и у них настанет такое время, чтобы правительство подумало о рабочих? Вот где он нанюхался коммунистического духа, а совсем не здесь, в Риге, здесь он только злился, здесь он только ненавидел тех, кто перебрался из подвала в бывшую квартиру его отца в бельэтаже серого, с гранитным цоколем и мраморными кариатидами дома на улице Альберта.
Он с трудом подавил испуг, вдруг пробившийся в смятенной душе: как, он поддается пропаганде? — и заговорил быстро, сбивчиво, смутно:
— Что там говорить, мы только потом сообразили, что эти проклятые англичане нарочно выбивали из нас искры, чтобы мы поскорее пошли на приманку. А потом приехали офицеры, стали нас расспрашивать, пообещали жалованье, хорошее жилье, школьный режим, и мы, конечно, пошли. Но вы даже не знаете, парни, что такое эти англичане! Это же эгоисты! Они хотят снова прибрать всех и вся и опять чужими руками! Посудите сами, нас, латышей, перебрасывали сюда… немцы! Ни одного англичанина на борту того быстроходного катера, что перебрасывал нас, не было! И даже те ребята, что отправились в шведскую школу разведчиков, и те сначала были завербованы англичанами, чтобы работали на двух хозяев, а уж потом им разрешили ехать в Швецию… А вы думаете, в школе нас кормили бифштексами? Как бы не так! За все про все три фунта в неделю!
А гоняли, как немецкие ефрейторы! Двенадцать часов в день занятия! Являться из отлучки не позже полуночи! А уж что-нибудь насчет девочек или выпить — того и гляди, выставят из школы с волчьим паспортом, куда пойдешь? Нет, братцы, не желал бы я вам такой жизни!
Он замолчал, то ли выговорился, то ли дыхание перехватило, и как раз вовремя. По-видимому, его слова дошли до сердца. Все что-то погрустнели, присмирели, уже никто не глядел враждебно, а Эгле, кажется, совсем расстроился.
Но вот Кох откашлялся, сухо сказал:
— Парни вы как будто ничего, но со своей радиоаппаратурой в окрестностях лагеря лучше и не высовывайтесь.
Эгле опять заспорил:
— Мы в английской разведывательной школе специально выходили в эфир из района расположения радиопеленгационных установок, и ни разу наш передатчик не обнаруживали. Знаете, есть такая игра «Лиса и охотник?», «Лиса» — радист, дает сигналы, а «охотник» — радиопеленгатор, ищет «лису». Мы всегда выигрывали по очкам. Бывает, конечно, что кого-нибудь обнаружат, но процент такой низкий, что о нем и говорить нечего…
— Прекрати, Эгле! — досадливо сказал Вилкс. Он совсем не хотел, чтобы спор вспыхнул снова. — Пусть будет так, как решат наши друзья.
Тут Делиньш, медлительный, робкий, вмешался в спор:
— А вот когда мы учились в Рижском клубе радиолюбителей, так один из инструкторов говорил, что есть очень точные пеленгаторы. Что только благодаря пеленгаторам самолеты могут летать в плохую погоду и держать правильный курс.
— Ты учился в школе радиолюбителей? — Вилкс подсел к Делиньшу, за ним подвинулся и Эгле. — Чему вас там учили?
— Ну, чему, чему, — недовольно сказал Делиньш. — Чему учили, я, наверно, все забыл. Передатчика-то у меня нет, вот радиоприемник самодельный остался… — Он показал спрятанный под нарами приемник. Корпус был самодельный, но звук, когда Делиньш включил приемник, шел чистый, отлично модулированный. — Иногда послушаешь какого-нибудь любителя и рад бы с ним перемолвиться, а не на чем… — Он говорил нехотя, но видно было, что парень тоскует по любимому занятию.
— А на слух радиосигналы принимаешь?
— Я же говорю, иногда слушаю переговоры коротковолновиков.
— Двустороннюю связь изучал?
— Послушай, почему ты мне экзамен устраиваешь? Я ведь не на курсах радиолюбителей, а член отряда «лесных братьев»! И не вчера сюда пришел, а три года назад!
— В самом деле, что вы к мальчишке пристали? — разозлился Кох.
— Погоди, Кох, тут дело серьезное! Ведь если ваш Делиньш смыслит в радиоделе, а это уже видно, так из него можно подготовить хорошего помощника! У вас будет собственный радист с передатчиком — мы же обратно наши сэты [7]не повезем, — и вы сможете переговариваться непосредственно с нашими хозяевами.
— Послушай, Кох, а ведь это и в самом деле занятно! Вот Лидумс удивится! — засмеялся Мазайс.
— Так он и позволит сбивать мальчишку с толку! — проворчал Кох, но на парнишку взглянул с уважением. — Подумать только, никогда мне и в голову не приходило, что такой сопляк разбирается в радиоделе! Но вы, братцы, подождите, это еще как командир посмотрит! Экзаменовать, если хотите, можете, вдруг он еще и вас забьет, но никаких разговоров о работе на передатчике, пока не разрешит командир!
Теперь, когда на Делиньша были обращены все взгляды, медлительный и довольно стеснительный парнишка и сам загорелся желанием показать, что уже давно прошел обряд конфирмации и может считаться взрослым. Особенно он разошелся, когда Вилкс развернул свою радиостанцию.
Делиньш и Вилкс сидели на нарах и перестукивались между собой, когда вернулся Лидумс. Все встали. Мазайс доложил, что в лагере все благополучно, потом, переходя на обычный тон, с усмешкой показал на Делиньша и Вилкса:
— А эти двое нашли общий язык — телеграфный. Болтают на азбуке Морзе, как два дятла…
— Что это еще за игра? — недовольно спросил Лидумс. — Я вас прошу, Вилкс, не втягивать парня в ваши дела. Достаточно с него и того, что он со школьной скамьи стал солдатом.
Но Вилкса уже заинтересовал смышленый паренек.
— Простите, командир, но это в ваших интересах! Скоро англичане пришлют сюда еще несколько сэтов, — то есть радиостанций, — поправился он. — А чем плохо иметь своего радиста?
Лидумс внезапно замолчал. Вилкс подумал: «Подействовало!» И продолжал настаивать:
— Судя по всему, я в два месяца могу обучить Делиньша всему, что знаю сам. А если меня перебросят в другое место, он вполне заменит меня. Я дам ему рекомендацию, разведцентр запишет его почерк, и он может действовать самостоятельно.